Виктор Ковалев - Моя любимая волчица Магда

Курсант Матчамбаев был любимцем всего курса и гордостью всего училища. Гордостью – потому что редкое его увольнение обходилось без драки с патрулем. Сколько раз он вызволял подвыпивших сослуживцев из цепких лап патруля! Когда на первые курсы командирами групп и старшинами стали ставить старшекурсников, те начинали зверствовать над «зелеными» курсантиками. Один, назначенный старшиной, заметив, что курсант, выходя из столовой, захватил кусочек хлеба, заставил его съесть перед строем, пока весь курс отжимался на плацу, в луже. Узнав об этом, Серега пришел на вечернюю проверку на этот курс и, ткнув буханкой подплесневевшего хлеба в грудь новоиспеченного старшины, прошипел:

– Даю минуту, чтобы ты его сожрал.

Тот, давясь кусками, испуганно поглядывал на Чамберса. Утром начальник потерпевшего старшины подполковник Манаенков выговаривал Голикову:

– Скажи своему головорезу, чтобы ко мне на курс ни ногой.

На зимних каникулах у нас на курсе оставалось три человека: Чамберс, Саня Лосев и, конечно же, Бом. Серегу оставляли за драки в увольнениях, Бома – по настойчивой просьбе Панюхина за физо, а Лосева – за дороговизну билетов до Петропавловска-Камчатского, откуда он был родом.

– Ну зачем тебе, Лосев, переться на Дальний Восток? Далеко, дорого для казны, еще и нарушение привезешь. Посиди-ка лучше в казарме, отдохни, лекции повтори, учишься из рук вон плохо, в увольнение пару раз сходишь, может быть.

Бом чертил свои дурацкие электросхемы, Чамберс лежал на кровати на первом ярусе и запускал Лося в космос. Раскачивая кровать второго яруса с лежавшим на ней Лосевым, Чамберс подбирал слова, образованные от слова «лось»:

– Лосипетр, Лосиноостровск, напилось, пришлось, повелось.

Лосев, подпрыгивая на кровати, скрипел зубами и терпел выходки Чамберса; ему очень хотелось хоть раз съездить тому по зубам, но это было чревато последствиями.

– Послушай, знаток русского языка, назови три полных русских женских имени, но чтобы не оканчивались на «а» и «я». Назовешь, с меня чипок – офицерский буфет.

Раскачивание кровати прекратилось.

– Таня, Валя, Галя, Рая, Света; нет, все не то.

– Лось, знаю: соседка моя тетя Люба Кадомская, Люба, Любовь, есть.

Спустя некоторое время Чамберс снова заорал:

– Лось, опять узнал: подруга твоя Нелька, Нелли то есть.

У Лося с Нелли были очень высокие, трогательные отношения. Встретив Лося, возвращавшегося из редких увольнений, потому как учился плохо и был систематическим залетчиком, мы, окружив его, с нетерпением спрашивали:

– Лось, ну как?

Лось деловито, неторопливо снимал шинель, вешал китель на плечики, доставал пачку кишиневского «Космоса», закуривал, внимательно осматривал каждого из нас – нет ли подвоха – и сокрушенно отвечал:

– Не дает.

Беседу Чамберса и Лося прервали ходоки-курсанты, оставленные на зимние каникулы из-за физо, с разных курсов и факультетов. Расценки у Чамберса были более чем демократичные. Спорткафедра получала спиртное с хорошей закуской, а Чамберс – чипок, проплаченные в буфете котлеты, сметану и свежие, с пылу с жару плюшки. К обеду двоечники по физо успешно пересдавали упражнения на брусьях и перекладине и бежали оформлять проездные документы, а Чамберс в сопровождении Лося и Бома, пищавшего, что ему опять будет плохо, шли в буфет, где их ждали курсантские деликатесы. Через час Бом и Лось сидели, осоловевшие от сметаны и котлет, судорожно икали, а Чамберс возмущался:

– Э нет, ребята, так не договаривались, все должно быть съедено. Давай утрамбовывать, делай как я.

И прыгал через спинку стула, туда и обратно, под неодобрительные окрики буфетчиц.

Еще Чамберса не любили в женском общежитии Ленинградского сельхозинститута. Точнее, студентки, особенно экономфака, очень любили, а вот вахтерши – ненавидели. На столе у вахтерши лежала памятка, в которой крупными буквами было написано:

«Курсанта Матчамбаева из ПВУРЭ не пускать под любым предлогом, таким как:

– Срочно нужно кого-то увидеть.

– Вопрос жизни и смерти.

– Зайти погреться.

– Его там очень ждут.

– Только на одну минуточку.

Курсант Матчамбаев срывает посещаемость студенток экономфака. Они беременеют».

Но нужно отдать должное Чамберсу: к внеплановым беременностям он не имел ни малейшего отношения. Он врывался с толпой курсантов, сдвигались столы, о потолок ударялись пробки из-под шампанского, приносилась гитара, Чамберс, настроив, начинал петь. Нашу любимую бессмертного Булата – «Песенку кавалергарда». Все вокруг менялось. Студентки становились фрейлинами, халаты и сарафаны менялись на бальные платья, химия и простенькие стрижки становились изысканными прическами. Курсанты превращались в господ юнкеров, блестели эполеты и аксельбанты. Слышалось непривычное: «юнкер», «право, что вы себе позволяете», «увольте».

– Мадемуазель, я очарован вами-с.

Чамберс пел, и мы переносились в девятнадцатый век, несомненно, лучший и романтичный.

При всем этот Чамберс не заводил серьезных отношений, дальше легкого флирта дело не шло. Он недолго переписывался с какой-то дамой из Воронежа, но дальнейшего развития отношения, если они и были, не получили. Посетив однажды ДОФ, основной поставщик офицерских жен Чамберс сокрушенно произнес:

– Контингент все хуже и хуже, крокодил на крокодиле и бабой Ягой погоняет. Нужно что-то менять.

Две недели Чамберс с двумя курсантами с младших курсов сосредоточенно изучал популярный тогда брейк-данс. Посчитав, что уже можно показать публике, Чамберс с двумя товарищами прорвался в клуб мореманов, соседний с нашим военно-морским училищем. Фурор был полнейший. По окончании Чамберс объявил:

– Дорогие дамы, ждем каждую субботу в нашем ДОФе, брейк-данс будет всегда.

Выпихнув своих коллег по цеху через черный ход, он сам не успел выйти, схваченный рассвирепевшими мореманами.

– Ты че, с курятника (так называли наше училище), совсем страх потерял? Мало что сам приперся, так еще девочек наших сманиваешь?

Чамберс рыдал:

– Пустите, морячки, клянусь: первый и последний раз, я знаю, вы меня бить будете.

– Догадливый какой.

Проходившие мимо курсанты старших курсов морского училища, знавшие Серегу, урезонили его:

– Серег, хорош прикалываться, а вы отпустите, пока зубы и челюсти целы и носы на месте.

Чамберс знал, когда нужно применять свое мастерство боксера. И против кого.

После первого курса, когда две наши группы были вывезены в летний лагерь, пользуясь моментом, что тогда еще комбат Рыжков спал пьяным в офицерском домике, дождавшись вечера, рискнули прорваться в сельский клуб на танцы. Поразвлечься с девчонками, но в клубе кроме девчонок были еще так называемые деды – старослужащие солдаты из близлежащих частей. Досталось нам по первое число. Избитые, окровавленные, в синяках и кровоподтеках, мы в лагере встретили Чамберса с двумя бидонами молока. Он, оказывается, успел посетить колхозную ферму и уболтать молодых доярок поделиться молоком.