Виктор Ковалев - Моя любимая волчица Магда

– Кто? – заорал Чамберс. Затем, успокоившись: – Кто может, идем со мной.

Первым рухнул гигант с черными петлицами связиста. Началось избиение. Чамберс валил с одного удара супертяжеловеса, применяя уходы, уклоны, хуки, сальстепы и апперкоты. Через полчаса было все кончено. На полу лежало несколько неподвижных тел, слышен был девичий визг, солдаты жались к стенам, некоторые предусмотрительно выпрыгнули из окон.

На следующий день, построив курс, протрезвевший Рыжков прохаживался вдоль строя.

– Мне из штаба доложили, что у некоторых солдат сотрясение мозга, не считая выбитых зубов и сломанных носов. И, – он пристально посмотрел на Чамберса, – говорят, что это сделали наши курсанты.

– Врут, товарищ подполковник, сами между собой подрались. Вообще хулиганье так распоясалось, что проходу не дают.

Чамберс стоял перед Шерханом, ожидая дальнейших распоряжений.

– Курсант Матчамбаев!

– Я.

– Слушай боевой приказ. Достать оружие.

Чамберс оторопел.

– Вы че, еханулись, товарищ полковник? Май месяц на дворе.

У Шерхана заходили желваки на скулах.

– Батальон, равняйсь, смирно. Курсанту Матчамбаеву за отказ от выполнения боевого задания объявляю семь суток ареста.

Шерхану, может, хотелось объявить и больше, но 10 суток мог объявить только начальник училища.

– Повторяю приказ. Курсант Матчамбаев, достать оружие!

Чамберс глянул в глаза Шерхана. Что он там увидел – сгоревшие остовы КАМАЗов на серпантинах Афганистана, может еще что? Но отдав автомат, фуражку и белый парадный ремень стоявшему рядом курсанту, подошел к парапету и стал медленно расстегивать шинель. Чамберс знал, что следующее невыполнение идиотского приказа – трибунал и, возможно, дисциплинарный батальон. Разделся до трусов, причем Мухамедханов заметил, что трусы были неуставного красного цвета. Тут же был послан Чамберсом по месту прописки. Чамберс Муху посылал так часто, что тот уже не обращал на это внимания, воспринимая как само собой разумеющееся.

Чамберс недобрым взглядом окинул Бома, снял трусы и шагнул к парапету. По команде Шерхана Чамберса вокруг талии обвязали брючными ремнями, причем крепость каждого узла Шерхан проверил сам лично. Занавески в икарусах вновь пришли в движение, и, преодолевая страх, выглянули испуганные и недоуменные физиономии интуристов. Интересно, что в этот момент им объясняла гид? Поежившись несколько секунд, переминаясь с ноги на ногу, Чамберс солдатиком шагнул вниз; раздался всплеск, и куча брызг взметнулась над парапетом. Мы, не дожидаясь команды, бросились к парапету; на поверхности показался Чамберс, выдохнул и ушел под воду, блеснув ступнями. Через некоторое время, показавшееся нам бесконечностью, он вновь вынырнул, дернул за ремень, его потащили наверх, автомат был перекинут за спину. Дул пронизывающий ветер, падали снежные хлопья, Чамберса мы сушили шарфами, перчатками. Медсестра Гуля, всхлипывая, растирала мощный торс Чамберса спиртом. Чамберс выхватил у нее пузырек и сделал несколько глотков. Подождав, пока Чамберс оденется, Шерхан скомандовал:

– Батальон, равняйсь, смирно! За образцовое выполнение боевого задания, проявленные при этом мужество и героизм курсанту Матчамбаеву объявляю, – Шерхан сделал паузу, в коробке зашептали: «Ну, верняк отпуск Сереге дадут». Шерхан выдохнул: – снимаю ранее наложенное взыскание – семь суток ареста… Была дана команда начать движение.

Проходя мимо второго икаруса, поравнявшись с последним окном, Чамберс увидел белокурую симпатичную девушку. Та, улыбаясь Сереге, нарисовала пальцем на запотевшем стекле сердечко, поцеловала его и показала на Серегу. Она была совсем из другого мира, где человеческая жизнь стоит неизмеримо дороже куска железа, пусть и способного убивать.

После этого случая Чамберс сильно изменился, точнее, не изменился – каким он был, таким и остался, изменилось его отношение к нам. Он стал молчаливым, на шутки не реагировал, от услышанных анекдотов не смеялся, на заданные вопросы отвечал односложно: да, нет. Не выдержав такого отношения, Вадька Иванов взорвался:

– А что бы мы могли сделать, что бы ты сделал на нашем месте?

– Каждый сделал все, что смог, – отвечал Чамберс, – и закрыли эту тему.

Даже на выпускном вечере его не было вместе с нами. Куда он распределился, тоже никто не знал.

Михалыч сходняки собирал у себя в сауне, точнее, сауна была не его, а отобранная у одного из коммерсантов, но Михалычу нравилось, когда братва называл сауну «У Михалыча». Он сидел во главе стола, часть не прикрытого простыней тела украшали многочисленные татуировки. На столе стояло пиво и лежала вобла. Михалыч залпом осушил бокал, посмотрел на воблу, блестевшую от жира: на воблу не хватало зубов. Зубы и здоровье наш пахан оставил на зонах, где в общей сложности, с небольшими перерывами, провел около 25 лет, чего вполне хватало по нынешним меркам, чтобы прослыть в криминальной среде авторитетом.

– Ну че там у тебя, Сивый, стряслось? Давай расскажи обществу, кто братву огорчил.

Поднялся тщедушный наркоман с впалыми щеками и бесцветными глазами. Голова была тронута сединой, за что и получил такую кличку.

– Коммерсила в Ногинске павильоны открыл, на предложение уделить внимание ответил отказом, пятерых наших положил, здоровый что конь, а у нас откуда здоровье?

– Положил наглушняк?

– Да нет, пацаны живы все, поломал только сильно.

– Молотобоец, значит, – пожевал губами Михалыч. – Чем торгует?

– Да игрушками какими-то.

– Монгол, – обратился ко мне Михалыч, – это по твоей части. За неуважение к братве порвать, чтобы другим коммерсилам неповадно было.

Слово «порвать» ограничения не имело: чем хуже для коммерсанта, тем лучше для братвы, вплоть до убийства, жесткого, показательного, поучительного.

– Кого брать?

– Сивого возьмешь с его командой, пусть покажут этого Рэмбо.

Приехав в Ногинск, найдя эти павильоны, которые и павильонами можно было назвать с большой натяжкой, скорее большими ларьками, коих в России 90-х было великое множество, я достал ТТ, загнал патрон в патронник, чуть оттянул ударник, одновременно служивший предохранителем.

– Сидите пока здесь. Схожу оценю обстановку, по необходимости маякну.

Выйдя из девятки, я направился к ларькам, выбрав один, на витрине которого красовались детские игрушки, зашел с тыльной стороны. Я обомлел: за столом, улыбаясь, на меня смотрел Серега Матчамбаев. Мы обнялись. Он постарел, осунулся, даже, кажется, меньше стал ростом. Поговорили об однокурсниках, из 80 человек нашего выпуска служить осталось не более 10—12. Остальные уволились. Причем увольнялись все по-разному. Братья Гугуце и Бубуце, чтобы уйти из армии, приковали себя цепью на Красной площади, Вадик Иванов по кличке Припадок даже прыгал с поезда вниз головой. Помогло, уволили. Были и первые потери: Саня Лосев был убит в кафе пьяными малолетками, добродушный Саня Василюк, Андрюха Фарафонов, Эдик Шапран.