Геннадий Мещеряков - Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

Тогда он был не просто дед Филипп, а Филипп Григорьевич Канат, и такой же крепкий, руками протягивал баркас вдоль скалы в маленький грот, о котором знал, наверное, только он. Тут недалеко в рыбацком поселке родился, облазил с другими ребятишками весь окрестный берег. Прилив иногда заливал грот полностью, но это было довольно редко и только в полнолуние. Вода прижимала баркас к скалистому верху грота, но не переливалась через борта. Ни северный ветер, ни взгляд иноземца туда проникнуть не могли, как ни обшаривали они глазами скалистый берег с торчащими из моря клыками скал.

Они ставили мины на возможных проходах вражеских кораблей и подводных лодок к военно-морской базе, но были атакованы позарившимся на их посудину тяжелым бомбардировщиком. Из команды он остался один. Не утонул и баркас, хотя пробитый осколками больше смахивал на дуршлаг. Волной и ветром спасшихся прибило к берегу.

Восстановил баркас Канат, значит, хорошим был механиком. «Отмщение, сударь, отмщение». Откуда, из какой книжки всплыли эти слова, он не помнил, но они точно выражали его внутреннее состояние. Если ярость к врагу раньше просто горела в его душе, то теперь вспыхнула с новой силой.

В распоряжении моряка остались не только баркас, но и двенадцать мощных мин, каждая из которых способна отправить на дно любой корабль.

Сегодня была особенно удачная ночь. Даже луна с удивлением вытаращила свой желтый глаз, когда он сходу, впритык со скалой, направил баркас в грот. И успел: недалеко, на главном фарватере, раздался взрыв, значит, на притопленную им мину нарвался эсминец, который должен был выйти из захваченной фашистами бухты. Конечно, тральщики процедили фарватер тщательно. Но Канат рискнул и поставил мину, можно сказать, по их следу, недалеко от скалы, где прятался. Эсминец вышел из бухты сразу за тральщиками, но он успел. Не только уничтожил вражеский корабль, но отвел от людей и те беды, которые тот мог совершить… Кто помог в этом Канату? Бог, ненависть к врагу, неудержимая смелость? Скорее всего, все вместе.

Баркас оставался в затопленном гроте, а он, выныривал из него, и, прячась за скалой, осматривал окрестность в морской бинокль. Определял без большого труда, какой транспорт должен был выйти из бухты. Загружались тайно ночью, а перед отплытием всегда выстраивались на палубе, слушая наставления старшего фрица. Так было заведено, пунктуальные очень, что их иногда губило. Он хоть и не семи пядей во лбу, но в ту ночь сразу смекнул, что на корабле втрое больше офицеров, чем нужно. А где рядовые моряки? В трюмах? Скорее всего, куда-то доставляют новые подготовленные команды. И он снова ценой жизни совершил невероятное. Обвязав мину канатом, вытянул ее из грота и потащил, словно буксир туда, где, скорее всего, пойдет корабль. Баркас бы точно заметили, а его голову нет. Когда обшаривали море прожекторами, Канат нырял, не переставая тянуть опасный груз, а мог плыть под водой больше минуты. Возможно, благодаря этому и остался жив.

Перед раздавшимся взрывом успел немного отплыть и метров на пять ушел вглубь, но от удара воды ощутил себя скрученным в канат. Долго сочилась из ушей кровь, он не мог двигаться, и при каждом всплытии хватал ртом воздух так, словно вгрызался зубами в твердую атмосферу.

Никто не узнал о его подвиге, не говорил он никому о нем. Зачем? Ребят все равно не вернешь. И чем хвастаться? Что других отправлял на тот свет. Вот ему больше ста лет. И двести проживет, а боль от невосполнимых утрат останется в душе навсегда. И никто ему не объяснит правильно, почему эти брызги прибоя соленые, как слеза. Быть может, и море плачет?

Наблюдали вы когда-нибудь за теми, кто торгует на базаре рыбой? Словно караси в халатах: рот открыт, глаза вытаращены, челюсти двигаются как жабры.

Еще древние заметили, что похожими друг на друга становятся совершенно разные существа, если подолгу вместе.

Вот мой сосед собаковод. Если нахлобучит своему мопсу на голову фуражку – не отличишь. Не раз ментам подсовывал фотокарточку мопса вместо собственной, проходило. Даже повадки стали одними: рычат, гавкают на прохожих, мочатся у дорожного столба. И в магазинах путают мопса с хозяином. Особенно, когда он в темных очках и перчатках. Положит передние лапы на прилавок, издаст рык и тычет мордой в молочные сосиски.

Вы, вероятно, не бывали на животноводческих фермах, мало их стало в последнее время. Мне недавно посчастливилось. Первое, что бросилось в глаза, это удивительная схожесть человека со скотиной. Доярки бегают как коровы, отбрасывая ноги в сторону, и все пышногрудые, хоть самих дои.

А на конеферме? Знакомый мне конюх Гаврила пьет водку ведрами, как тягловая лошадь. Смех его, не всегда отдаленно, напоминает ржанье жеребца. Вот так: ио-га-го-го («г» фрикативное).

В зоопарке, конечно, вы были. Есть там птица секретарь. Хоть сейчас в лондонский офис к Абрамовичу.

А медведь? Только и указывают на его физические недостатки. Мол, сосет лапу и спит месяцами в берлоге. Какие умные! А чего бы сами сосали с голодухи под снегом. О верблюдах я и не говорю. Недавно пожилая дама (не будем называть ее фамилию) сравнила голос известного, если судить по интернет – опросу, певца с верблюжьим. Да еще добавила, что оскорбляет этим двугорбого.

Я вот что, коллеги, отмечу: сравнивают всегда людей с животными, а не наоборот. Вспомните: человек человеку волк, от работы кони дохнут. Болтливые люди сорокой трещат, злые вороной каркают. Поют, как соловьи, чирикают, как воробьи. А если спят, тут уж сурка подавай, в крайнем случае – медведя.

Заметили? Малышей не трогают, а если трогают, то нежно, бережно. Сравните: грязный, как свинья, и испачкался, как поросеночек. Курица ты мокрая, и птенчик ты мой маленький. И так бесконечно: сколько зверей, столько и сравнений.

Другой сосед мой, Никодим, лингвист по профессии и пустозвон по жизни, предложил сравнивать зверей и птиц с человеком, для равноправия.

Смеялись всем подъездом. Представьте: соловей поет, как Басков, сорока трещит, как Трендычиха, лошади работают, как Стаханов, был такой передовик. Или: любопытными бабами каркали вороны. Лань шла по лесу боязливо, как Татьяна Ларина. Ух, вспотел я!

– Ты ли это, Коля: глаза подвел, губы накрасил, англичанка в школе меньше мазалась, когда к физруку приставала.

– Ха, ха, ха!

– А зачем мячи под рубашку засовал, знаю, что болеешь за «Спартак», но тут перебор явный?

– Ха, ха, ха!

– Сначала подумал, ты на ходулях – такие каблуки.

– Ха, ха, ха!

– Откуда веселье? Раньше ты больше хмурился, брови сводил лесополосой, а сейчас они похожи на крылья мухи в профиль.

– Ха, ха, ха!