Геннадий Мещеряков - Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

Бронислав Мстиславович даже расплакался, отвернувшись. Но слез не было видно, они скатывались по лицу вместе с каплями пота.

Долго бродил он по базару в поисках вожделенной шляпы, но напрасно. Уже охрипла продавщица пирожков, зазывая покупателей, лучше бы использовала магнитофон. Устал слепой музыкант, перешедший на плясовые. Складывали товар неудовлетворенные продавцы.

– Купи, дарагой, сапоги. Что ты ходишь как абрек. Жалко мне тебя. Как первому покупателю за пятьсот отдам: хромовые, генеральские. С войны лежат.

То ли солнце уже взошло в зенит, то ли мозги совсем расплавились, купил он у армянина хромовые сапоги.

Когда возвращался домой, отвечал недоумевающим прохожим:

– Вот носить буду, генеральские.

– Откуда ты явилась, Маша? – Василий с трудом разлепил опухшие веки, глядя на дородную с распушенными до пояса волосами девушку.

– Я не Маша.

– Анжелика?

– И не Анжелика, так всё заспавши? – девушка обиженно дернула толстой щекой.

– Кто же ты тогда? – Василий бросил взгляд на пол, и стал похож на филина – в углу лежал самый настоящий хомут. Он посмотрел в прихожую: нет ли там лошади, чем черт не шутит, все по пьяни может быть…

– Я Дуня из Ежей. Вы у нас отдыхали с друзьями, три дня, ажник всю самогонку выпивши, еще на кордон к Семену меня посылавши.

– А как ты, Дуня, здесь оказалась?

Так вы же меня взяли с собой, хотя Егор был против, говорил, своих коров у вас полно, а я пока здесь ни одной не видевши.

– А где сам Егор, да и другие ребята?

– Ребята вчерась доярок проведать пошли и не вернулись, а Егор в хлеву уснул вместе с быком, тезки обои, да и ревут одинаковши.

– На чем же мы с тобой в город приехавши? – не удержался от подковырки Василий.

– Так, на лошади. Когда вы ее запрягали в телегу, деревня смеялась. Так и ехали без хомута, под голову вы его положивши.

– А лошадь-то, Дуня, где?

– Так вы ее продали цыгану, а хомут не продали, все время был на вас надевши.

– Пора, Дуня, тебе назад в Ежи ехать, так сказать, на малую родину. Я тебя ничем не обидел, не приставал?

– Нет, я и хомут уже сняла, и ботинки. Это Гришка у нас, вдрызг пьяный, а бабу затащит к себе. Тетка Пелагея так сама ему навстречу бежит, других обгонявши.

– Не забудь разбудить Бориса, Дуня. У него жена с курорта завтра возвращается, хоть побреется.

– У нас Кузьмич, звонарь на каланче, ну, когда пожар там, не броется с войны. Длиннющая. Я вон кака толстая, а он ажник три раза обкручивал меня, щекотно так.

– Сколько же Кузьмичу лет?

– Так он давно меня обкручивал, на сенокосе.

– Даже отлегло от сердца, когда узнал об амурных делах Кузьмича. Давай, Дуня, скоро автобус. Хомут возьми. Подари от меня Кузьмичу. С длинной бородой есть люди, а с хомутом, да еще и на шее, определенно нет.

– Как здорово! Легче будет воду возить на тележке, приделает оглоблики – и все: пальцы он на руке отморозил по сугробам ползши.

– Был опьяневши? – снова перешел на малоузенский диалект Василий.

– Так он один на каланче, чё ему делать? Как слез с нее тогда, лучше бы не спускавшись.

– Мудрые в Ежах люди, Дуня, не зря так называется деревня. Я вот, четверть века живу, а ежей видел только на картинках, посмотреть бы.

– Хотите еще раз к нам на отдых приехать? Так я скажу, самогонки нагоним – на хутор не надо будет бегать.

– Подумаем, Дуня.

– А чё думать? Не сделашь подумавши-то.

(быль, украшенная сказкой)

Утро, покраснев от натуги, выкатывало из-за горизонта солнце. Малый и Большой Узени с нанизанными на них прудами сверкали ожерельем на груди заволжской степи. Еруслан Мокроус поправил съехавшую с плеча уздечку. Если он богатырь, значит, у него должен быть конь, а если просто выдубленный ветром и завяленный солнцем мужик, вернется он в деревеньку, и снова станет лицевать плугом пласты уже чужой земли. Не может он без крестьянской доли. Землепашцами были и дед, и прадед, родословная вела к Микуле Селяниновичу, если не обманывала бабка, баюкая его в колыбели. Бывало, когда ломалась в мастерской кран – балка, он заменял ее, приподнимая руками «Кировец», чтобы поставить отремонтированный задний мост. Что это? Он действительно богатырь? Конь мчится к нему, выбивая искры об окаменевшую степь. Не напрасно, значит, он выковал себе палицу из лемехов плуга. Еруслан Мокроус вскочил на коня и, как Илья Муромец на картине Васнецова, посмотрел вдаль из-под широкой ладони: нет ли ворогов на русской земле, давно ее не сторожили, однако. Но только ветер гонял по степи колючки и, оцарапавшись о них, рычал от негодования, и река Узень, похудев за лето, разлеглась устало у горизонта. Обретший, наконец, хозяина конь радостно заржал и помчался через холмы и долы в степную Русь. Подняв пыль, ринулся за ним с любопытством ветер, но отстал: больно надо – не в настоящей же сказке.

От Узеня к Узеню богатырскому коню три скока. На берегу у сгорбленного дуба сидел средних лет мужчина в косоворотке. Человек, как человек, только плечи были – шире, чем у Еруслана, да держал он в руках меч обоюдоострый – не Добрыня Никитич ли подарил?

– Сам смастерил по рисункам старых художников, – сказал неизвестный.

– Откуда будешь, добрый человек, какая печаль омрачила твое чело?

– Чабан я. Овец в Междуречье пас. Засухи замучили, вылизывают до дна все водоемы и запруды. По просьбе земляков проложил я канал, привел в степь за руку, как невесту, голубоглазую Волгу. Но отнял ее Иргиз Кривой, спрятал в водохранилище, и выдает по капле за большие деньги. А у меня кроме косоворотки и меча ничего нет.

– Не одно, значит, горе горькое бродит по Межузенью. Будем вместе биться с нечистой силой, обложившей матушку Русь. Коня бы тебе, добрый молодец, зовут- то тебя как, величают?

– Зовут меня Моня Узенский, по батюшке – Емельянович. Скоро должен прийти сюда Ванюша Степняк – специалист, все науки осилил в городе – и агроном, и зоотехник, и инженер. Здесь, в Междуречьи, и дальше к Синим горам, он никому не нужен, обходятся без ученых специалистов. Он еще молодой, не знает, куда силу деть: вот, дуб согнул до земли, заплел в косу ветви.

– Найдем, где применить ему силу. Ты слышал что- нибудь о Елене Сайгак?

– Слышал. Елена Прекрасная, так ее прозвали, не только скот у крестьян забрала, у нее в загонках сайгаки, лисы и зайцы. До Синегорья теперь только суслика можно увидеть. Людям и животным нагоняет страх ее дядя Фрол Погоняло. Говорят, на его кнут ушло более ста кож.

– Это его кличка или имя? – поинтересовался Еруслан.

– Может быть, и кличка.– К ним подходил высоченный парень с синими глазами и вороном на плече.– А вот и наш Ванюша Степняк. Чем не Алеша Попович?