Геннадий Мещеряков - Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

– Еврипидушка, расскажи подробнее, как там, в аду, грешат?

– Естественно, даже Сатана. Вижу, сгораешь от любопытства. Если сам все хочешь испытать, попробуй яблочного нектара. Ощущения специфические.

– К русскому боюсь подойти, смотрит с превосходством, как будто знает тайну Вселенной.

– Он знал ее еще в своих ледяных землях. А как с чертями дерется? Рога им откручивает. Осушит амфору и… Ладно, слушай, расскажу тебе о своих одиссеях.

Опустился я в ад плавно, Софокл, в зону кипящих котлов.

– Полундра, – закричали черти, еще один русский, – и прячутся друг за друга.

– Ошибаетесь, граждане, – говорю, – я наоборот, грек и пришел к вам с добрыми пожеланиями, чтобы не сбивались ваши копытца, чтобы, как выражается наш русский друг, елось и пилось, и хотелось и моглось.

– А нектара принес? – сразу спросил однорогий черт, видимо сходился в поединке с Афанасием.

– Только пол-амфоры, сам употребил перед прыжком в Преисподнюю.

– И мы уважим тебя. Видишь сколько белых и черных, выражусь по-вашему, мягких частей тела торчат из емкостей. Кипят, а все равно мысли об этом. Представь, что они творили там, на поверхности Земли.

– А если деву целиком, как бы в кредит, обещаю, в следующий раз полную амфору нектара принесу.

– Первача?

– Я не знаю, что это такое.

– О-о-о! Русский говорит, до рта не донесешь, с ног валит. Орел. Так ему тут одна синеглазка понравилась, сам к ней в котел запрыгивает. У вас в раю нет таких баб, всех к нам определяют, поэтому поверим тебе. Вытаскивай любую, но чтобы амфора была полной.

Я и вытянул, Софокл. Что она вытворяла? Бывают же такие горячие девы. Да еще из кипятка.

– Состыкуй меня с русским, Еврипид, тоже хочу ощутить доселе неощутимое.

– Момент как раз подходящий. Русский порвал в драке с чертями сандалии, подари ему свои, две амфоры за них получишь, а тогда прыгай в ад без камней, веса хватит.

– А трех дев мне не дадут за них?

– С одной справься. Не забывай земную мудрость: видит око, да зуб неймет.

– Веками воздерживался.

– А если атрофировался? Еве далеко до прадочерей.

– Я новые сандалии русскому подарю, Еврипид, позолоченные, чтобы на три амфоры потянуло.

– Боюсь, Софокл, тогда не вернешься ты. Выбирай дев с Севера, не успевших достаточно прогреться.

– Нет, я, как русский, синеглазых буду выбирать.

– Сам за ними в котел сиганешь.

– Ты же не сиганул.

– Зато первым пустил луч света в темном царстве.

– А русский?

– Русский в аду стал своим. И я подозреваю, что вместо камней он набивает тунику яблоками.

– Зачем?

– Рано, видимо, тебе, Софокл, в ад. Русский планирует варить нектар в самой Преисподней, емкости там есть, дров полно, посему тебе надобно поспешать.

– Понял, Еврипид, бегу за сандалиями.

Обходился он без спичек, зажигали костры молнии, бьющие на острове непрерывно, лишь столкнутся пара – тройка туч. Этот заросший растительностью клочок земли в океане и островом-то назвать трудно – за полчаса его обежал по окружности. Не только бананы и апельсины, ел ананасы, которые очень любил, так что голода не чувствовал.

За скалой бил родник. К нему подлетали попить пресной водицы стаи самых разных птиц. Были и гуси, облюбовавшие песочек рядом с источником – протяни из зарослей руки и хватай краснолапых. Еды много, но тяжко одному. Еще этот кузнец бьет молотом по раскаленному железу, от которого летят искры, того и гляди попадут в тебя. Грозовая зона. Попав в нее, яхта вспыхнула как спичка, и он спасся, вероятно, один. Жаль Лукрецию. Загорела до черноты, и солнечным днем сияли голубые глаза. Ее бы сюда, чтобы скрасить тревожные дни ожидания возможного спасения. Но, увы, один, как перст. И он, зная, что напрасно, снова кричал в море:

– Лукреция, Лукреция!

Кричал с каждым новым прожитым днем все настойчивее:

– Лукреция!

И однажды, в это мне, например, поверить очень трудно, услышал:

– Да, я Лукреция, чего ты хочешь, юноша?

Он увидел девушку, стоящую по пояс в море, с ее волос стекали струйки воды. Но это была другая Лукреция, с черными глазами на красивом без загара лице.

– Девушка, ваша яхта тоже потонула? Как хорошо, что вы спаслись.

– Я плаваю без яхты, так как море моя стихия.

– Вы профессиональный пловец?

– Можно сказать и так.

– Значит, материк недалеко, и спасение близко. Как я рад вашему появлению.

– Умерьте свой пыл, юноша, ситуация совсем не радужная. Я обитаю в водной стихии, а до вашего желанного берега и на

большой волне быстро не доскачешь.

– Ты русалка?

– Можно сказать и так, хотя мы называем себя в переводе на ваш многосложный язык хвостатыми соблазнительницами, звучит так: ойя.

– Кого же вы соблазняете?

– Всех, кто этого хочет.

– А вы действительно девы, а не рыбы?

– Где ты видел говорящих рыб, – перешла она на ты.

– Пожалуйста, покажи все тело, мы не всегда верим глазам, надо потрогать.

– Этот постулат мне нравится, – смеется русалка.

– Совращаешь?

– Таково призвание.

– Ты дева.

– А ты, как кит.

– Я буду звать тебя, моя Среда.

– Зови меня лучше Суббота. Этот день для вас более желанный.

Русалка уплыла, и вновь его сковало одиночество. Вернется ли? Волны бежали одна за другой, но не было на них русалочки. От тоски даже любимые ананасы казались горькими. Не пугали удары молний, громоотводом было новое зарождающееся чувство. Любовь? Но соблазнительница – полурыба. Почему же он ждет ее желаннее спасительного паруса, корабельного гудка. Ждущий да дождется. Приплыла русалка, но не Среда. Такая же черноглазая, за словом в карман не лезет, тем более кармана нет. Еще и картавит.

– Вы из Франции, мадам? – спросил он.

– Какой вы догадливый.

– Прононс ваш подсказывает.

– Сестра говорила, что вы удивительный и неповторимый. Обнимаете не только руками.

– Мне Среда нравится.

– Вы, люди, еще не перестали любить. Мы предпочитаем сексуальные отношения. Так проще, вильнул хвостом, и в разные стороны.

– У нас тоже так делают, но о любви тоскуют все, настоящей. Пока еще, – опустился он на камень.

– Так в чем же дело. Буду вашей Субботой. Вы же так хотели назвать мою сестру?

– Она хотела. Ну, что же? Как говорят стратеги, надо действовать по обстановке. Сколько в вашей семье сестер?

– Семеро.

– И в неделе семь дней, – усмехнулся он.

Тещи, тещи, сколько о них слышим высказываний, достойных книги рекордов Гиннеса. И в ста томах не уместятся анекдоты, посвященные им. Но Серафима Ильинична их за пояс заткнет.

Вспомните выражение «плешь проела» и возведите его в десятую степень, тогда приблизительно представите образ моей тещи.

Как я мог жениться на ее дочери? Двухметровый хомяк – копия моей Вероники, хотя в детстве звали ее Верой. Зачем она поехала с нами на полярную станцию, у белых медведей тоже вниманием не пользовалась. Убегал от нее даже ищущий себе подругу самец. А я вот не смог: нога была в гипсе, вывихнул ее, поскользнувшись. Да, и сам не очень виден. Помните снежную бабу во дворе? Вылитый, если надеть на голову ведро. Нос с детства больше, чем у Гоголя. Ноги? Лыж не надо. О походке не говорю. Сами видели. Это передвижение скользящим способом: дало знать долгое пребывание на льдине.