Геннадий Мещеряков - Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

– Меня с конем девчата всегда сравнивали.

– А Мария, твоя первая случница, с мерином сравнивала.

– Она городская, и ты коня от мерина едва ли отличишь.

– По лицу, да…

– С философской точки зрения мы с тобой, Зин, одно целое. Ты моя половина.

– Хочешь сказать, и я лошадь.

– Круп у тебя, да, как это выразиться по-ученому, адекватный. Помню, на свадьбе вы с тещей ими мерялись, если бы поменялись, наверно, я бы только и угадал.

– А как бы ты угадал?

– У тебя, что напоминает родинка на левой ягодице?

– На левой? Сковороду.

– Вот видишь, а у тещи чайник.

– И, правда, Коль. А что нам делать с отбитым носом у мамы?

– Памятник не есть мама, Зин. А с носом ничего не будем делать.

– Почему, Коль?

– Припомни, как она выглядела от рождения? Дважды ей вытягивали нос и трижды наставляли. Теперь он полностью соответствует первородному.

– А ты умный у меня, Коль, какие хорошие табуретки сам сделал: не надо их приставлять друг к другу, когда сажусь вязать тебе ночной колпак.

– Зачем мне ночной колпак, Зин?

– Сам говорил, ноги мерзнут.

– Не голова же.

– Так ты на голову одеяло натягиваешь, и ноги оголяются.

– А на кого я буду похож?

– Господи, я и не подумала: мерин в колпаке, действительно, заржу.

– Вот и носи сама колпак, через твою гриву кожу тоже видно. Кстати, сколько ты волосинок пересадила на макушку?

– Тысяч десять.

– Нет, Зин, не от Егора ты. У Егора волосы только на лбу не растут. Когда орангутанг в зоопарке умер, он его целый год замещал. Помнишь, был заголовок в газете: «Говорящая обезьяна»?

– Так папка двух слов связать не может, чаще головой кивает.

– Это и сбило с толку корреспондентов. Зато сколько денег Егор заработал. Тебе шубу прислал, хоть и подванивает.

– Чай, сам шкуры пойманных кошек выделывал.

– А ласты он в магазине купил.

– Малы мне оказались, а мамка, надев их, детишек перепугала. Испачкалась в тине: пруд-то мелкий. Вот они и подумали, что вылезает из него огромная лягушка.

– Опять мы от философского течения мысли отдалились. Когда живешь, что только не отчубучишь. Представь, Зин, ты в гробу, тебе не надо ни яичницы по утрам на сале, ни сала с яичницей по вечерам. Что ты оставишь после себя? Труп.

– А если народный писатель какой?

– Народных на пальцах пересчитаешь. Вот поставят тебе огромный до небес памятник, все равно он будет просто камень. Вот в чем смысл. Так и статуя теще: с оторванным носом она стоит или без оторванного, кому до этого есть дело.

– Коль, а ты еще и мудрый у меня, лоб, как у Ленина.

– За величину лба, Зин, памятники не ставят. Был бы я выше идолов на острове Пасхи.

– Почему?

– Они же на туловищах стоят.

– Хорошо, Коль, у меня лба не увидишь, в нос пошла.

– Я и говорю, подозрительно: у отца твоего вообще не нос, а прохудившийся валенок.

– Коль, а можно тебя попросить?

– Как будто ты вчера ничего не просила.

– Когда я умру, укороти мне нос.

– На трупе?

– На памятнике, чтобы не звали носатой.

– Вам не кажется, друзья, что мы делаемся похожими на людей? – моргнул красными глазами робот атлет, обращаясь к таким же интеллект-механизмам.

– Не во всем, – ответил похожий на Пушкина киборг.– Количество израсходованной нами нервной энергии определяется цветом глаз. Вот ты, вчера был голубоглазым. В чем дело?

– Хозяйка под домашним арестом, кавалеров к ней не пускают, поэтому и покраснели.

– Всеми орудиями пользовался?

– Если бы. Самые эффективные конфисковали, чтобы ужесточить условия пребывания под арестом.

– А у меня глаза белые, угадайте, почему? – спросил высокий худощавый робот.

Кто-то засмеялся:

– Кипятком окатили?

– За Ивана Ильича на работу хожу, а он спит до обеда. Заказал себе двойника и забавляется. Его предок, говорит, на печи сидел, не блистал умом, а царевичем стал.

– И меня так запрограммировали: за своего хозяина диссертации и научные труды пишу, преподаю в четырех институтах, прадочерей Пенелопы для него вычислил, а сделать такое в современном обществе, сами знаете, почти невозможно, но глаза не белеют, наоборот, темными становятся, – перебил маленький машино-человек.

– Ты, Чип, трудишься в спокойной обстановке, если имеешь дело, то только с компьютером, а я – с ядами и без противогаза.

– Химреактивы глаза выели? – снова засмеялся кто-то.

– Не смеяться, плакать надо, – ответил двойник Пушкина.

– Как ни пыжься, не вспотеешь, как ни печалься, не заплачешь, – заметил философски атлет.– Действительно, переживания определяют цвет наших глаз, и не случай но, видимо, прячет взгляд Соломон Абрамович.

– Соломон Абрамович отсидел две пятилетки за своего шефа, лес рубил, лично дюжину заросших сопок в гигантских ежей превратил. Глаза у него потрескались от мороза: веки застывали и не закрывались, – сказал Чип.

– Все на зоне знали, что я двойник, но только посмеивались. Миллиардер построил в тайге для охранников дом свиданий, куда отправил дюжину клонов самых красивых Маш и Зин. А кто сидел, какая им разница. Есть номер, значит, порядок, – ответил грустно Соломон Абрамович.

Молодой робот, недавно вышедший из института кибернетики, предложил:

– Давайте спросим одну из Зин, приехавшую на реконструкцию, рот у нее на бок скривился: не обижали ее в Сибири, каково ей было там?

– Правильно, юноша, Зин, ну-ка, иди сюда и расскажи о своих впечатлениях.

– А что рассказывать, Чип, с балкона чаще лес видела, все время в номере.

– Ничего интересного, запоминающегося?

– Разве медведь когда залез?

– Ну-ка, ну-ка!

– Я только поняла, что медведицу у него давно убили.

– И ты не кричала?

– Нет.

– Это доказательство того, что мы в человека еще не превратились, как бы кому ни хотелось. Но все же, почему твой рот на бок съехал?

– Увидел бы, Чип, нашего прапорщика: не уйдет, пока во всех номерах не побывает.

– Права Зина, – поднялась сидевшая в стороне женщина-робот, – когда я гуляла по тайге, снежного человека встретила. Обходительнее прапорщика, и уши не откручивает.

– О мелочах печетесь, коллеги, – к беседующим подошел робот с улыбкой Гагарина.– Я три раза побывал на Марсе, купался в газовых гейзерах Юпитера, летал на метеорите, и даже пытался оторвать у кометы хвост, а звание Героев за эти подвиги получали другие люди, иногда далекие от космонавтики. Скажу вам по секрету, на Венере я почувствовал, как раскалились подошвы космических ботинок, и, не поверите, выступил под мышками пот. О чем это говорит? Мы становимся людьми. Вопрос в том, плохо это или хорошо.

– Тогда и я открою правду, – перебила его женщина-робот.– Мечтаю встретить снежного человека еще раз, преобразилась я вся.