Артур Аршакуни - Мой Эдем. Стихи и проза последних лет

Сказал: «Ну, все», – и в дверь плечом,
Оставив недопитым кофе,
И стало зло и горячо
От половодья кислой крови.

Потом вернулся.
Утром рано.
И встал, сминая тонкий шелк,
Свою небритость проверяя
О сочный персик ее щек.

Брошенные женщины
В чем-то обезличены:
Годы приуменьшены,
Беды возвеличены.

Брошенные женщины,
Жертвы своей скромности.
Мастерицы печева,
Узницы скоромности.

Брошенные женщины
В массе одинаковы:
Трещины залечены,
Лакомы и лаковы.

Брошенные женщины,
Взгляды удивленные,
Ангелом помечены,
Дьяволом клейменные.

Брошенные женщины,
Мелкие в огромности.
В прошлом вспомнить нечего,
Только лишь подробности.

Брошенные женщины,
Жертвы паранойные,
Со слезой повенчаны,
Смехом коронованы.

Брошенные женщины,
Ищущие самочки.
В близости доверчивы
До потери самости.

Брошенные женщины,
Жадные без робости.
Этой человечины
Еще раз попробовать!..

Брошенные женщины,
Шерочки-машерочки,
Жизнью искалечены,
Но все те же девочки!

Брошенные женщины,
Все у них как водится:
Грешницы в бубенчиках
С сердцем богородицы.

Вот погожим утром ранним
Да с ходьбы румянцем
Солнце кошкой аккуратной
Лапкой умывается.

Ночь в серебряной оплетке
Выпита до донышка.
Снегири на лапе елки —
Как котятки солнышка.

Как-то раз, вкусив небесной браги,
Что пьянит и в рот сама течет,
Завели спор белоснежный Ангел
И облезлый лысый старый черт.

Нет чтоб прошвырнуться по аллее,
Споря о достоинствах винца!
Ну, короче:
Кто из них полнее
Воплощает замысел Творца?

Первым слово взял Господний Ангел,
Обратив к восходу светлый лик.
Говорил он, в общем-то, не нагло,
Но напористо, как лучший ученик.

– Воплощаю Благо я с рожденья,
Я – источник света и тепла,
На весах незримых Провиденья
Больше я, —
И прочее бла-бла.

Улыбнувшись иронично, умно
Отвечал на это лысый черт:
– Ты – Благой.
Таким ты и задуман.
Но происхождение не в счет.

Ты забыл, кто Господу любезен:
Царский золотой иль стертый грош?
Грешник, кто раскаялся над бездной,
Иль невинный, кто и так хорош?

Так давай не будем препираться.
Провиденья мы с тобой лишь часть.
Я всегда имею шанс подняться.
Ну, а ты, дружище – низко пасть.

Я – язычник.
В чаще непокорной
Отыщу заветную сосну,
Лягу в растопыренные корни
В теплый мох целебный —
и засну.

Я – язычник нового замеса.
У меня в кармане есть айпэд.
Но кому звонить из чащи леса?
Не фанатик я и не адепт.—

Двадцать первый век давно на рельсах:
Дальше, выше, прямо к облакам!
Вера – как костыль, чтоб опереться,
Меньше людям.
В большинстве – богам.

Я – язычник общего прихода,
Где кармин и охра, сурик, синь.
Тот приход – вся, целиком, природа.
Не работник я, а старший сын.

Я проснусь в преддверии заката,
Отдохнувший телом и душой,
Я сниму с щеки меньшого брата:
«Ну, бывайте, братцы! Ухожу.»

Вечереет.
Выхожу из леса
Медленно.
Мне торопиться лень.
Над рекой туманная завеса
Обещает завтра жаркий день.

Не могут понять варвар, скиф или гунн,
Как выглядит смена эпохи.
Лишь только тогда разбивают опоку,
Когда в ней застынет чугун.

Вчера в окно я подглядел,
Как воробей нес хлеба корку.
Бедняга взмок, пока летел.
Хлеб тяжеленный был и мокрый.

Он крыльями махал, махал,
И в клюве хлеб не удержал, —
Чай воробей, не кран подъемный!
Тут голубь, этакий нахал,
Хлеб – хвать!
И утащил под елку.

А воробей обшарил двор:
Две хлебных крошки вместо пира…
И я подумал:
кто здесь вор,
И кто, простите,
птица мира?

Опять декабрь.
Мы мокнем под дождем.
Но ничего – мы биты и двужильны!
И не такое вместе пережили,
А уж декабрь мы вчих переживем!

Перчатки, шарф – ты с дождиком на «ты».
Ты при любой погоде будешь милой.
От года остается лишь обмылок,
Мне, как обычно, не до красоты.

Слышна повсюду звонкая капель.
В саду, как в половодье, все дорожки.
И с ясеня весь день летят сережки —
Решил, бедняга, что уже апрель.

Напомнив нам, каким был этот год,
Декабрь опять ступил на те же грабли.
Ты – не петух,
а год разверстых хлябей!
Привычки старика известны наперед…

Скрипач в подземном переходе
Сидит на стульчике складном,
Что у туристов есть в походе:
Каркас, прикрытый полотном.

Вокруг привычные старушки.
Петрушка, семечки и мед.
А он сидит, пьет чай из кружки
И ест с зубаткой бутерброд.

Рубашка мятая в полоску.
На голове – потертый фетр.
Он – свой, как говорится, в доску.
(От Станиславского привет.)

Он среди сырости и капель,
Как белкой спрятанный орех.
И отражает черный кафель
Его оптимистичный смех.

Окончив есть, шутить, смеяться,
Достал нестиранный платок
И вытер с интересом пальцы,
Губастый и подвижный рот.

Где жесты старого паяца?
Их нет!
Пружиною тугой
Он шляпу снял, затем поднялся,
Занес смычок над головой, —

И вдруг в безногого Ахава
Преобразился Моби Дик.
Что он играет, боже правый!
Что слышу я?
Не может быть!

Из «Бранденбургского концерта».
Вторая скрипка.
Где гобой.
Я вздрогнул.
Боже мой, ведь это,
Как из забытого конверта
Пахнет лавандою.
Тобой.

Засим последовала «Мурка»,
«Голицын» и «Лесоповал».
Испытывать такую муку
Я и в комфорте бы не стал.

И в звуках, простотою схожих
Сильней, чем схожие – просты,
С очередной волной прохожих
Иду.
И я его простил.

Простил ему ухватки фата,
Жир на руках и сальный смех
(В окоп летящая граната
Летит в тебя, а не во всех!),

Простил ему, что он навеки
Впечатан в русский наш лубок,
Что мы – с натяжкой, но коллеги
И что над нами общий бог,