Владимир Сметанин - Долгая осень Жака

– Сосновая? – высунулся в окно владелец. – Садись, я тоже нахаловский.

– Все на колёсах, парой слов перекинуться некогда, – продолжал автомобилист, – и тебя больше за рулём вижу. А чего сегодня пешком?

– Машину помяли на парковке. Практикующиеся, надо быть. Я-то и не видел. Ремонтировать надо.

– А-а. Игнат, – протянул руку хозяин авто. – Я – Игнат.

– Антон. Я на Овражной, 25.

– Примерно знаю.

– И я тоже знаю примерно, – ты по Солнечной, в конце? – так же без церемоний перешёл на «ты» пассажир.

– Всё верно.

Следующие пять минут прошли в молчании.

– Ну вот, значит, ты и дома, – Игнат притормозил. – Пока!

Антон полез было в карман.

– Э, не надо, – остановил его новый знакомый. – В другой раз, может, я пешком буду. Мало ли… Практикующиеся не дремлют.

Площадь была полна народу, что и неудивительно: после двух дней проливного дождя наступила передышка, и как же тут не воспользоваться ею и не выйти, наконец, из дому на солнце! Тем более, что предстояло нечасто теперь случающееся зрелище: сожжение колдуна. Но, конечно, не всё население города смогло собраться сегодня здесь: много мужчин занималось укреплением дамбы, подпирающей искусственное озеро, вода из которого приводила в движение две мельницы. Но на этот раз воды после ливней скопилось слишком много, того и гляди, поток хлынет через верх плотины и размоет её. Хотя затворы были полностью открыты, они не справлялись с пропуском лишней воды; кое-где сквозь дамбу уже сочились грязные ручейки и аварийный отряд трудился, не разгибая спины. Между тем ненадолго прояснившееся небо вновь стало заволакиваться тучами. Но напрасно приговорённый, привязанный к вкопанному столбу, устремлял к ним свой взор: не упало ни одной капли дождя.

Джакомо Жан-Луи Батистон, 35 лет, чернокнижник, колдун и злодей, приговаривается к сожжению на костре, – провозгласил председатель магистрата, старый инквизитор де Монпелье, и с высоты трибуны для почётных граждан сделал знак человеку с факелом. – Да заткни ему тряпкой пасть, Гастон, – пусть бес сгорит вместе с ним!

Вспыхнул и затрещал хворост, пламя взвилось и дым на секунду окутал чародея, но тут же источился, отброшенный жаром костра. Затрещали волосы на голове Батистона, что услышал только он сам. После первого натиска огонь слегка опал, словно готовясь к решающему броску. В вышине ударил гром и глухие, затихающие раскаты его стали отдаляться, как вдруг новый удар, сопровождаемый молнией, потряс округу и сейчас же к нему добавился треск и гул земной – то прорвало плотину. Бешеный поток рванулся на улицы города, швыряя из стороны в сторону доски и бревна от разнесённых мельниц и крепежа дамбы, попутно вздымая во дворах копны сена, загородки для скота, сметая заборы и нужники. В мгновение ока водяной вал снёс дощатое возвышение для именитых горожан, кого-то из них с бешеной силой ударил головой о столб с привязанным к нему колдуном, обдав грудь Батистона мозгами. Его тут же стошнило, может быть, ещё и оттого, что полуобгоревший, он тотчас же принял ледяную купель. Сознание покидало его.

«Зато ты никогда не будешь старым» – почудился ему голос Женевьевы. Потрясённый тараном инквизитора де Монпелье, под напором стремительного потока столб не устоял: он вместе с колдуном, несгоревшим хворостом и другим сором понесся по течению. Шум воды, крики, ругань и проклятья попавших в холодную грязную реку наполнили площадь Веселья. Батистон очнулся от того, что начал захлёбываться: привязанное бревно плыло сверху, утапливая его. Не имея возможности пошевелить руками, он огромным напряжением сил вытолкнул языком кляп и начал отгребать в одну сторону ступнями – ноги были привязаны лишь выше коленей. Эти усилия привели к тому, что на секунду столб повернулся вокруг своей оси и вынесенный из воды злодей успел глотнуть воздуха. Тотчас же древесный ствол начал обратное движение, погрузив своего партнёра в мутный поток. Батистон сообразил и стал активно помогать бревну, работая ногами. И через секунду бревно вытолкнуло его на поверхность с другой стороны, тут же начав вращаться в противоположном направлении. Преступник потерял счёт этим переворотам, которые он довёл до того, что даже возносился над столбом, хотя и ненадолго. Всё закончилось тем, что потерявшее начальную скорость бревно выплыло на мелководье, и его пленник проехался обожженным лицом по траве, отчего вскрикнул и стиснул зубы, чтобы снова не закричать. Зато теперь он мог свободно дышать, лёжа на отмели рядом с проклятой колодой. Но тут силы покинули его и он вновь потерял сознание.

Очнулся Батистон от того, что замёрз: стянутое намокшими веревками тело плохо согревалось из-за медленного тока крови. В то же время нестерпимо болело лицо и ноги, особенно колени. В довершение веревки отчего-то дёргались, причиняя лишнюю боль. Скосив глаза, он увидел Этьена – своего ученика, который, встав на колени, поддевал путы ножом и пилил их; нож оказался не очень-то острый.

– Тихо, учитель! – заметив, что Батистон очнулся, сказал Этьен, – я сейчас!

И точно: не прошло и двух минут, как пеньковые жгуты были разрезаны и освободившийся от них пленник вздохнул полной грудью.

– Однако, как ты здесь, друг мой?

– Я стоял с самого начала на краю площади и всё видел. Чуть не утонул – я не умею плавать. Но там несло много досок, целые заборы, много чего ещё. Я держался за доску и старался не потерять тебя из виду. Там плыл и Монпелье с размозжённой головой.

– Так это был он, он врезался в столб?

– Да.

– Теперь некем будет пугать непослушных детей. Какая потеря для родителей!

– Ты всё шутишь, учитель; другой на твоём месте уже умер бы от разрыва сердца!

– Правду сказать, мне сейчас не очень весело. Ах! – Батистон застонал, попытавшись встать на ноги. Это у него получилось со второй попытки. – Но хорошо уже то, что Монпелье не удалось меня спалить.

– Жаль, что не досталось бревном по голове тому, кто виноват во всём больше.

– Это кто же?

– Твой друг Шарль.

– Этьен, что ты говоришь? При чём здесь Шарль?

– Он пустил слух, что ты знаешься с нечистой силой, что картины твои злодейские и по ночам с них сходят чудовища и бесы, и ты с ними разговариваешь и колдуешь.

– Что за чепуха! Неужели Шарль… Зачем ему?

– Так говорит отец. Он же в магистрате. А зачем – так Шарль ведь тоже художник, но до тебя ему далеко. Вот и захотел убрать. А твой дом и мастерскую заполучить себе. Ты ничего не видел, не замечал?

– И подумать не мог. Но ведь ты сколько раз был у меня – видел ты, чтобы из картин выползала нечисть?

– Нет. Но нарисована-то иногда была. Да ты же и разговариваешь почти всё время с картиной, когда пишешь. Как с живой. Монпелье, – говорит отец – больше и не надо. Он, Монпелье, подсылал к тебе людей – якобы посмотреть картины, прицениться. А на деле – шпионить. Вот они и подтвердили – дескать, Батистон разговаривает с нарисованными.