Федот Симонов - Губернские бега. Сон русского человека

– А Матвей говорит, что человек красивый, когда он умный и добрый.

– Это верно, ум и доброта красят человека, а красивого вдвойне.

– Мам, скажи, ведь правда Матвей похож на Иисуса Христа, а?

Мать перекрестилась и поглядела в угол, где стояла икона с изображением Иисуса Христа:

– Ох, доченька, можно ли так? Грешно.

Даша повторила:

– Ну, скажи, похожи?

– Отстань ты от меня с таким вопросом, сердито сказала мать, – Матвей похож сам на себя.

– Верно, маменька, – радостно сказала Даша, – Матвей еще лучше. Матвей выглядит как-то мужественно, такой, ну, сильный, а он, – Даша глянула на икону, – какой-то нежненький, слабенький, только и знает грозиться двумя пальцами.

Мать сердито посмотрела на дочь, подумала:

– Неужто Матвей ей все это вдалбливает, – подумала, но не сказала.

– Значит, папенька хотел избавиться от тебя, – снова начала Даша.

– Да, мерзавец, хотел, – грустно сказала мать и продолжала, – он даже подсылал этого Борова-управляющего, но я поняла, почему он пристает ко мне, да еще оставил на кухне бабу, чтобы следила за мной, если бы одна была, может и совратили, но я очень боялась оставить тебя сиротой. А теперь, когда ты выросла, я плюю на них. Я сейчас за тебя, доченька, не боюсь, а вот за Матвея боюсь, как бы он из-за твоей прихоти не пострадал.

– Маменька, ведь я люблю, а чтобы и не любила хоть как, а Боров все равно бы насплетничал папеньке. Я же больше не могу сидеть в клетке, а Матвей по долгу службы должен меня учить верховой езде. Неужто, дядя Семен бы меня учил, а Матвей глядел.

– Да, оно так-то так, по-нашему с тобой, даже очень хорошо, что вы подружились, а вот как отец-то посчитает.

– Если отец умный, мы объясним ему, а если он негодяй, то тут ничего не поделаешь, придется пострадать. Я, маменька, считаю так: лучше один день жить и радостно наслаждаться, чем долгую жизнь прожить в страдании, муках и неволи.

– Это ты, доченька, так говоришь потому, что ты власть почувствовала, а они крепостные-то со дня рождения своего несут на своих плечах кабалу. Он, может быть, Матвей-то и глядеть на тебя не стал, если бы имел такую власть, как ты.

– Нет, маменька, я не могу сказать, что он любит меня, но в том, что он уважает меня, я уверена. Конечно, он намного умнее меня и хитрее, за это я еще больше люблю его. Да будь оно проклято, это крепостное право вместе с царями!

Мать бросилась к Даше и ладонью зажала ей рот, потом отпустила, начала креститься и умолять Дашу:

– Дашенька, не Матвей ли тебя к этому подталкивает.

– Ты что, маменька, да разве Матвей-крепостной может сказать об этом барыне? Да разве ты не видишь, сколько я прочла книг? Хоть я, может, и балбес, но кое-что внимаю. В некоторых книгах мелькают слова умных людей, что крепостное право не только угнетает бесправием, а задерживает развитие человечества. Да я и сама теперь вижу, что это так. Вот, хотя бы Матвей, дай ему право учиться, он, может быть, ученым стал, такой ум, а сидит в нашей конюшне да твою Дашу учит верховой езде, да ниже пояса нам кланяется.

– Что правда, то правда, – сказала мать, – ну что мы с тобой сделаем?

– Вот в этом-то и наша беда, что никто не сопротивляется, а кому выгодно это крепостное право, он-то и пользуется.

– Вперед надо, доченька, научиться, как сопротивляться, а то будешь так сопротивляться, что останешься без завещания и будешь нищая.

Даша серьезно посмотрела на мать и подумала: «А мамка-то моя не дура, знает, что к чему». В это время вошла экономка и удивленно заговорила:

– Дашенька, свет ты наш, да ты в этой одежде выглядишь такой милой, – и пригласила обедать, а то все остынет.

– А Матвей, – сказала Даша, – пришел?

– Он уже пообедал. Я ждала, ждала вас, а вас все нет. А оказывается, вы тут наряжаетесь.

Пообедав, Даша вошла в свою комнату, села в мягкое кресло.

– Господи, как же долго идет время, – сказала она, – а вот, когда я нахожусь вдвоем с Матвеем, оно летит прямо незаметно.

Матвей, отворив дверь Дашиной комнаты, увидел сидящую в кресле Дашу, с упреком проговорил:

– Даша, ну что же ты сидишь, надо же идти.

И она нехотя встала. Матвей, увидев Дашу в простом одеянии, удивился, подумал, а потом, не удержавшись, проговорил:

– Да ты, Даша, в этой одежде выглядишь не хуже.

Даша улыбнулась, еще раз осмотрела себя. Взяв со стола свернутую шерстяную шаль, решительно пошла из комнаты. Матвей пошел за ней. Пройдя двор, Матвей отворил дверь калитки, сразу же за забором и конюшней с амбарами потянулся сад. Яблони и вишни уже начинали расцветать.

– Сад, Дашенька, занимает не меньше десятины, а видишь, садовник уже какой порядок навел.

За садом был участок для посадки разных овощей, тоже не менее десятины.

– Это огородом называется, – сказал Матвей. – А вон строение поперек всего огорода стоит – птичник, там куры, гуси, индюшки.

Подойдя к строению, Матвей открыл калитку, и они вошли в большой двор, который разгорожен пополам, в одной половине ходили куры. Не успели осмотреться, как к ним подошла старушка. Узнав Матвея, она быстро заговорила:

– Ой, да никак это ты, Матвеюшка! Давненько ты к нам не заходил, – старушка притворилась, будто она барыню не узнала. – Никак барином стал, гляди-ка, как вырядился. А кто это с тобой? Не невеста ли твоя?

Матвей и Даша, глянув друг на друга, улыбнулись. Матвей громко спросил:

– Что-то, бабушка, птицы во дворе не видно.

– Да оно что, гуси еще сидят, все почитай, на гнездах, а кур пускать рано.

– А много у вас кур-то? – спросил Матвей.

– Да всегда велено пять-сто оставлять, так оно и есть.

– А сколько наседок посадили-то в этом году?

– И наседок всегда велено пять-десять сажать.

– Бабуль, а по сколько под каждую наседку яиц-то кладете?

– Всегда по пятнадцать штук, чтобы легче считалось управляющему, – сердито сказала бабка.

– Бабуль, ты никак сердишься на меня, что я тебя спрашиваю?

– Эх, Матвеюшка, разве я на тебя серчаю. Но как ведь мы стараемся, растим цыплят-то, как малых ребят. Выходим их, а он, этот, как все его зовут, Боров осенью приедет с коробами да больше половины курочек, петушков, да гусей и индюшек погрузит и поехал. Ну, там для барина, это дело другое, он наш хозяин. А то какой-то там. Да что там, вор он, да и все тут.

– Да вы бы не давали ему, – вставил Матвей.

– Не дам, а плеть-то видел у него на руке, всегда висит, попробуй, не дай. Ведь, он всем завладел. Барин дома не живет, а барыня сама боится его, а молодая барыня еще дите. Вот он боров-то и лютует. Да разве он только птицу берет, все он берет, и овец, и коров, а уж свиней-то и вовсе, – бабка вроде одному Матвею сказала. – Говорят, Матвеюшка, этот Боров имение построил такое, все из жженого кирпича, дворец, говорят, и все. Все, говорят, построил на барина деньги. А нас с голоду заморил. Да ты и сам видишь, какие крепостные, как вроде все чахоточные, Господи, в чем только наши души держатся, – Матвей глянул на Дашу, она стояла бледная, ее как вроде бы трясла лихорадка.