Леонид Доброхотов - Городище

– Ну, кто ещё там в такую рань? – спросила она устало-хриплым альтом, закуривая сигарету.

– Пустырёва! – послышался в трубке голос, признаки половой принадлежности которого были начисто стёрты. – Почему у тебя вечно пустырь загажен?

– Да мы на той неделе пять бункеров оттуда вывезли! – удивилась Любовь Семёновна. – Три недели назад тоже вывозили!

– Немедленно убрать всё, что заново накидали! – визжала трубка.– Сегодня там будет мэр проезжать! Сию минуту!

Пустырёва набрала телефонный номер и нейтрально-требовательным голосом вежливого руководителя сказала:

– Собрать бригаду дворников и быстро на пустырь! Будь он не ладен! – всё-таки сорвалась начальница в раздражение.

Пустырь в центре Москвы не принадлежал историческим семи холмам, но также возвышался над горизонталью улиц и напоминал вылезающую из земли шляпку огромного боровика. Почему-то власти, несмотря на дороговизну этого участка, не спешили его застраивать. Для Пустырёвой пустырь был настоящей головной болью, ибо как его не убирай, он постоянно превращался в помойку. Проверяющие организации просто замучили её ЖЭК штрафами. Пустырь же, будто издеваясь, притягивал к себе всякую дрянь как магнитом. Но художниками он был любим, и часто можно было видеть на его хребте двух-трёх пленэристов с этюдниками.

Бригада дворников, прибывшая на пустырь, несмотря на оранжевую униформу, придающую работникам что-то общее, была по всем остальным категориям весьма разношёрстной. По растительности на голове были волосатые, лысые, бородатые и гладковыбритые, а так же такие, которые заключали в себе различные сочетания вышеприведённых признаков. Диапазон размеров тел тоже был велик: от почти карликов и худосочных субъектов до богатырей и откормленных толстяков. Отпечаток образованности на лицах ещё более углублял впечатление пестроты: от интеллигентных лиц, излучающих какую-то одухотворённость, до ничего не выражающих масок с выцветшими белесыми глазами.

Среди всех выделялся высокий и толстый человек, который ходил сегодня ночью по переулкам и делал свои странные вычисления. Сейчас он прохаживался среди работающих людей, и пристально следил за мусорным потоком. Найдя заинтересовавшую его вещицу, он бросал её в сумку на плече. Если же вещь была крупная, он велел класть её на тележку, которую он заранее припас.

– Стоп! Дай-ка сюда! – впился он глазами в старинную ручку на сломанном ящичке и, ловко отодрав её фомкой, бросил в сумку. – Остальное можете забирать. А это что? Не бросать, варвары! Это же рундук! Настоящий рундук! Сюда его!

Рундук поставили ему на тележку.

– Крохобор! – зло рассмеялся человек с квадратным подбородком. Такие лица особенно любила наглядная агитация и пропаганда в советское время. Собственно, это было одно трафаретное лицо, только с разными деталями. Пририсовали на голове каску – получился воин, дали в руки мастерок – строитель, поместили рядом микроскоп – учёный. Очень удобно. Но наш дворник несколько отличался от живописи идеологического фронта. Он был с глазами свежемороженого судака, как пить дать, с похмелья.

Богатырь услышал шпильку в свой адрес.

– Не крохобор, а Архивариус, – спокойно заметил он. – Меня так ещё с института зовут.

Появилась Пустырёва, которая уже издалека выкрикивала замечания:

– Под грабли! Под грабли всё чистить!

Она выхватила грабли из рук интеллигентной старушки и показала на личном примере, как надо грести.

– Понятно как? – язвительно улыбнулась начальница.– Нажимать надо. Хоть самую малость, Наталья Леонидовна!

Вдруг Архивариус остановился, как вкопанный, потом плотно сомкнул веки и поводил впереди себя рукой. Постояв так несколько секунд, он достал из неизменной сумки стетоскоп, воткнул в уши и лёг на землю.

– Неужели здесь? – прошептал он.

Пустырёва, увидев лежащего работника, забеспокоилась:

– Что с ним? Перепил что ли?

– Переработал! – с издёвкой сказал дворник с квадратной челюстью.

– Это кто там сачкует? – похлопала она громко в ладоши Архивариусу, как в детском саду детям.

Он вскочил с места с радостным лицом и с энтузиазмом включился в общую работу. Отодвинув двух мелких работников, тщетно пытавшихся перетащить батарею, Архивариус взвалил её на грудь и направился к бункеру. Пустырёва смотрела на него с любопытством и любовалась его мощью. Архивариус швырнул батарею в бункер, который издал громкий металлический скрежет и выпустил из себя столб пыли.

– Полегче! – засмеялась Любовь Семёновна. – Бункер сломаешь, медведь!

– Опять не так! – загоготал Архивариус и подошёл к начальнице. – Это потому, что общая гребёнка меня не берёт. – Он встряхнул своими спутанными длинными космами. – Кстати, сегодня вам должно повезти в любовных делах. – Архивариус поймал рукой из воздуха невидимый сгусток энергии и растёр его пальцами. – Да, так и есть. Венера вошла в ваш знак.

– Вы полагаете? – томно спросила она и стрельнула по нему глазами. – Если бы…

– Всё зависит от вас, – понизил голос работник, – не упустите свой шанс.

Пустырёва рассмеялась.

– Спасибо за информацию, – сказала она. – Может быть, я вам позвоню. Нет, лучше вы.

– О, непременно! Я приглашаю вас в парк культуры! Нет, лучше в Серебряный бор! Обожаю кататься на водном велосипеде, – расплылся в улыбке Архивариус, но вдруг заметил в бригаде какой-то непорядок и заорал.

– Не бросать, варвары!

Он снова побежал контролировать мусор.

Невдалеке от пустыря остановился джип. Из него вышел авангардист Блюм в кожаном блестящем комбинезоне и такой же кепке. Костюм его был стилизован под работягу, но во всём его облике бросался в глаза парадный лоск. Он прошёлся, поглядывая на пустырь, приставил к глазу фотоаппарат и нажал на кнопку прибора. Когда Пустырёва распорядилась работами, спустилась с пустыря на тротуар и поравнялась с владельцем джипа, она вдруг остановилась в растерянности.

– Блюм?

Молодой мужчина оглянулся.

– Люба?

Они смотрели друг на друга и улыбались.

Любовь Семёновна вспомнила случай семилетней давности. Она тогда училась в театральном училище и подрабатывала дворником. Студентка вместе с двумя однокурсницами убирали один участок за временную комнату, которую им предоставили. Затем её повысили до техника-смотрителя, а ещё через пару-тройку лет Пустырёва стала директором ЖЭКа. Внезапная карьера удержала её от журавлино-небесных поползновений артистического мира, и она осталась верна синице-ручному коммунальному хозяйству.

Так вот, одетая в телогрейку Люба из последних сил гребла лопатой снег. Вязаная шапочка на её голове сбилась почти на глаза. Блюм, одетый с иголочки, нехотя помогал ей убрать участок. Наконец, он в отчаянии бросил лопату, снял лёгкий ботиночек и вытряхнул из него снег.