Руслан Каштанов - Шарада

–Бедная девочка! Всю жизнь провела в темноте! Разве тебе не жалко этого несчастного человека? Ее горе в ней же самой, и она неспособна простить себе все в одиночку. Ей нужен кто-то, кто сможет отыскать для нее свет во тьме.

–Она справиться сама, – говорю я. – Она умная…

Невероятно! Ты используешь ее, как и всех, кто попадает в твою орбиту!

–Я желаю для своей дочери только счастья! Ты – ее счастье! И даже не вздумай это отрицать! Если бы я не устроил весь этот фарс, твоя душа так и не смогла отозваться на что-то в этом мире. Ты так и продолжал бы натыкаться на пустоту.

В дальнейшем ты мог бы вспоминать этот вечер, как маленькое приключение. Или как прогулку перед сном.

Но ты не сможешь. Твой мир треснул, и ты уже никогда не станешь таким, как до этого.

Вспомни эти слова, когда поймешь, что старик был прав! Прав так же, как и всегда!..

Жестокость, которую я причиняю людям, возвращается ко мне порой в причудливых формах. Я не сторонник веры в то, что все поступки оборачиваются вспять: добро – добром, зло – злом, и так далее.

Суть не в том, что я не верю в это. Суть в том, что для меня не существует оттенков. Я всего лишь делаю то, что считаю нужным делать. Вот и все.

И, все-таки, на чьей же стороне я действую? На стороне добра или зла?

Определенно, я не гуманист. Это я понял уже давно.

Проявлять сожаленье я не умею. Это факт.

Некоторое время Нелли сидела молча. Она положила подбородок в свою раскрытую ладонь; локоть упирался в подлокотник; одна нога лежит на другой. Могло показаться, что это поза скучающего человека. Но я уже знал, что в ее случае, – это больше поза мыслителя.

В таком положении она провела последние пять минут моего монолога (говорил я гораздо дольше, и она, как опытный психолог, выбрала нужный момент, чтобы не прерывать меня; по обыкновению, лишняя информация всегда отфильтровывается).

Сделав глубокий вдох, она сказала:

–Да… Признаюсь, некоторые моменты меня тронули… Здесь необходимо немного вербализации – мне хочется расставить акценты, если ты не против.

Я кивнул: не против.

–Ты продолжаешь чувствовать себя уверенно в разных социальных ролях, и, если я правильно поняла, это со временем превратилось для тебя в некую забаву. Никакого дискомфорта ты не испытываешь.

–Нет, – сказал я. – Абсолютно никакого дискомфорта. Мне доставляет огромное удовольствие то, как работает мое сознание. Я даже бываю рад этому.

–Хорошо. Теперь следующее. Правильно ли я понимаю, что ты никогда ни о чем не сожалеешь?

–Это верно. Возможно, я ошибаюсь, но сожаление для меня тесно связано с самоедством. Ясно, что в этом нет ничего страшного. Но ко мне это не имеет никакого отношения.

–И нет никаких сожалений по поводу Марьяны?

Мне бы хотелось дать моментальный ответ, устроить рикошет для такой остроумной уловки, – так я обычно поступаю, – но во мне стала звучать музыка, и запели голоса. Имя разбивалось на слоги, на тона, на три уверенных шага к умиротворению. Морские волны. Линия горизонта. Пляжные песчинки на щеках, на губах. На чужих губах…

Нелли, не получив от меня вербальной реакции, продолжила нажим:

–Видишь ли, мой дорогой, эта девушка вызывает в тебе непростые чувства, и теперь ты можешь убедиться в этом сам. Если нужно было подтверждение, то оно перед тобой, – здесь и сейчас. Здесь не может быть никаких сомнений. Ты мог опустить это место в своем рассказе, обогнуть его, оставив, как нечто совершенно постыдное, и не имеющее к тебе никакого отношения. Но ты словно вошел в транс, и мне не хотелось тебя останавливать. Я просто не имела на это права.

Я помолчал еще какое-то время, стараясь со всех сторон разглядеть правду, что предстала передо мной; затем сказал:

–Любовь – это океан. Мне его не переплыть. Я должен видеть берег. Или хотя бы знать, что если нырну, то это будет не последний мой вздох. Через пару десятков метров мне все равно нужно будет вынырнуть. Одним словом, мне необходима суша…

Сожаление? Вряд ли! Я бы не назвал это так. Здесь совсем другое.

–Тогда что же это?

–Это то, что принадлежит только мне. Она всегда будет в моем сердце, даже если я решу выкинуть ее из своей головы…

Даже не верится, что я сказал это вслух…

–Не стоит удивляться себе, – сказала Нелли. – Ты всего лишь в очередной раз подтвердил тот факт, что ты человек. Вот и все.

Человек без сожалений.

Нелли была профессионалом в своей области. Она знала, какие именно вещи ее клиенту нужно услышать из ее уст, даже если он сам имеет о них какие-то смутные представления. Мы оба проговорили мои скрытые переживания, так сказать, станцевали вокруг них быстрый, но четкий, танец.

Внутри меня снова все расстановилось по своим местам.

Надо же! Мне начинало казаться, что я просто изменяю себе, поддаваясь любовной лихорадке!

На самом деле все нормально. Как и всегда.

Скоро эта буря уляжется. И можно будет двигаться дальше к своему предназначению.

–Ну что ж! – Нелли хлопнула себя по коленкам. – На сегодня закончим! Не забывай, что консультационный процесс неисчерпаем.

Я не буду рекомендовать тебе продолжать. Ты проявляешь крайне высокий уровень зрелости, какой обычно не характерен для молодых людей твоего возраста.

Но, Айдын, если тебе будет, что сказать, знай, двери этого кабинете всегда открыты. Будь уверен, в продуктивных рефлексиях нет ничего страшного.

Я понимал, о чем она говорит. Ее тонкий юмор в конце нашей встречи помог мне расслабиться.

За консультацию я благодарил ее молча, кивком головы. Она отвечала мне тем же, не забывая о своей легкой улыбке.

Затем я уходил. Мне нужно было заниматься делами. Они не умеют ждать.

Пытаясь унять дрожь во всем теле, я подкурил сигарету, снова позволяя себе побыть некоторое время слабым.

Позади меня моя разбитая машина. Мне не хотелось смотреть в ту сторону. Вид не из лучших.

После того, как я остался один, на открытой местности, возле дороги, по которой обычно никто не ездит, я присмотрелся внимательнее к своему напарнику. Мне как-то нужно было выбираться из той западни, в которую я угодил, – все еще трудно было шевелить ногами; я застрял, и пережало какой-то нерв. Как только я старался высвободиться, в ногах (особенно в правой) взрывалась болевая граната. Без помощи я не мог обойтись.

Тогда я впервые стал молиться о жизни Макса, своего главного помощника, своей правой руки, который сидел рядом, в пассажирском кресле, пристегнутый ремнем безопасности, с опрокинутой вниз головой. Он будто не дышал…

Точнее, молитва произносилось где-то позади меня, словно нечто над затылком; абсолютно бессловесная, и потому лишенная всякого отчетливого смысла; но я молился, я знаю об этом. По-другому это никак не назовешь.