Элейн Эванс - Заменяющая солнце

Я улыбнулась. Кажется, наконец разгадав, что задумал Доминик.

Но какой бы ни была причина, моё сердце вдруг наполнилось жизнью, при мысли о том, что мне удастся вырваться из этого дома краски вокруг меня, стали ярче.

Западная Вирджиния, 1986 год

Флорэнс

Я никогда не видела Флорэнс без пары перчаток, как незримый оберег они следовали за ней повсюду.

Незамысловатый аксессуар всегда подходил одежде, мама имела столько пар, что мне, ещё маленькой девочке, их было не счесть. Флорэнс выглядела элегантно, одевалась по моде, некоторые её наряды были из коллекций мировых кутюрье, а перчатки дополняли элегантный образ.

Говорить об этом – табу. Задавать вопросы – строжайший запрет.

«Просто мама любит носить перчатки» – рассуждали мы с Аннет. Она не помогала нам с купанием и никогда не снимала перчаток, даже если шёл дождь. Старшие об этом молчали, делая вид, что так и должно быть, при этом никто из нас перчаток не носил.

Происходить из семьи медиков – значит с детства слышать странные названия различных болезней, создавать случайные образы из причудливых латинских названий в своих детских фантазиях, пытаясь догадаться, что же это такое. Нам с сестрой много раз приходила в голову мысль, что перчатками мама скрывала какую-то страшную болезнь, но стоило нам заикнуться об этом, как Марго или Фрэд тут же одёргивали нас, добавляя «не повторяйте наших ошибок».

Отсюда мы сделали вывод, что мать была слишком впечатлительной и одновременно замкнутой личностью. Никогда не стоило задавать вопросов, которые выходили бы за пределы её образа, того, который она сама создала. Придумала себя, оттачивая годами мастерство держаться на людях, быть совершенной во всём, включая этот маленький аксессуар. Перчатки стали частью её самой.

Однажды, будучи в возрасте лет семи, я увидела, как миссис Хипкинс, доставая из духовки лазанью, случайно коснулась запястьем о край раскалённой керамической формы. Она завыла от боли, но всё же поставила блюдо на стол, дабы не лишать нас обеда, а после сразу же опустила руку под кран с холодной водой. Я была очень взволнованна. Подойдя ближе, я увидела, что кожа в том месте, где она обожглась, покраснела.

«Будет ожог» – вздохнула она, вытирая краем своего белоснежного передника слёзы. Той ночью мне не спаслось. Я подумала, а что если и у мамы на руках были ожоги? Кто или что оставило их там? От этой мысли долго не могла уснуть.

Возбужденная новой идеей, я едва ли могла дождаться утра, чтобы спросить у кого-нибудь, верны ли мои догадки. С первыми петухами я накинула свой домашний халат и бросилась что было сил вниз по ступеням, в холл, где уже прибиралась миссис Хипкинс, она вытирала пыль с подоконников, и я заметила, что рука, которую она вчера поранила, была замотана белым шарфом. Всё сходится, промелькнуло в моей голове.

– Юная леди, вы так рано встали? Будете завтракать? – Удивилась дама.

– Вам больно? Скажите, вам очень больно? – Я подошла к ней и взяла за руку, вглядываясь в её глаза, отчаянно пытаясь увидеть ответ на свой дальнейший вопрос.

– У моей мамы тоже так было? И сейчас ей больно?

Глаза миссис Хипкинс удивлённо расширились.

– Небольшой отек мисс, не беспокойтесь. – Быстро ответила она.

– Доброе утро, мадам. – Домработница перевела взгляд, и я поспешно обернулась.

– Мама, доброе утро. – Постаралась улыбнуться я как можно более непринуждённо, но сердце уже билось от страха.

Она молча остановилась рядом с нами, я уловила нежный аромат её духов, рано утром от неё пахло розами, кожа блестела в слабом свете утренней дымки. Я затаила дыхание, а миссис Хипкинс продолжила вытирать пылинки с подоконника, переставляя горшки с цветами.

– Сегодня тебе, дружок, нужно больше солнечного света – говорила она шепотом – а ты, отдыхай в тени.

Мама жестом позвала меня за собой. На дворе стояло летнее утро. Матушка природа ещё не успела разомкнуть свои глаза, каждая травинка спала, видя сладкие утренние сны. Изящно, словно по волшебству, мама отворила двери, я засмотрелась на неё, тонкая материя скрывала кожу рук, храня их тайну. Когда мы вышли на террасу, в воздухе пахло мокрой землёй, а искусственный фонтан негромко плескался рядом, упавшие ночью в его владения насекомые, бездушно вращались по кругу в вечном водовороте их загробной жизни. Я боялась, что-либо сказать. Держась позади Флорэнс, я внимательно всматривалась в её спину, тонкий шёлковый халат струился вдоль её тела, а каштановые волосы спадали почти до поясницы. Без сомнения, она была самой прекрасной женщиной, которую я, когда-либо видела. И мне до безумия хотелось вырасти такой же, как она. Мама остановилась, я тоже.

– Мария, я хочу, чтобы ты перестала гадать, словно маленький Шерлок, что скрывает твоя мама. Это невежливо и совсем тебе не идёт. – Флорэнс говорила неспешно, смотря куда-то перед собой, на её волосах уже заиграли первые лучи утреннего солнца, изменяя их оттенок почти, что до золотого, заставляя цвет искриться. – Ты ведь хочешь вырасти красивой девочкой и удачно выйти замуж? – Неожиданно для меня она задала вопрос и обернулась, я застыла под взглядом её густо наполненных зеленью глаз.

– Да, мама. Прости. – Ответила я. Но вопрос всё ещё висел в воздухе. В конце фразы я вновь открыла рот, а Флорэнс сузила глаза.

– Говори, – сказала она сухо. – Иначе ты не успокоишься.

– Тебе больно, мама? – Её глаза расширились, я редко видела что-то подобное на её лице, и уж тем более я не понимала, что застала маму своим вопросом врасплох. Она часто заморгала, а затем прижала ладони к груди. Глаза её наполнились слезами, а всё её естество вдруг так неожиданно задрожало. С минуту она смотрела на меня и молчала. Я паниковала, пытаясь разобраться в её чувствах. – Мама? – Позвала я. Флорэнс опустила глаза и быстро прошествовала мимо меня, я почувствовала, как тонкий шёлк касается моей щеки, а затем услышала звук запирающейся двери. Она ушла, оставив шлейф из роз, оставив меня без ответа, но этим жестом навсегда дала понять, что дело не в перчатках, которые она носит, сам вопрос причиняет ей страдания.

Мама чувствовала боль. Я не должна заставлять её страдать, и больше я не буду спрашивать её об этом. Никогда.

Ещё одна удивительная деталь о моей матери, подробности которой она так же не стремилась озвучивать, состояла в её переписке с дедом.

Меня удивлял тот факт, что они не разговаривали по телефону, не виделись уже много лет, но переписка продолжалась. Словно только бумаге они могли доверить свои чувства.

В нашей семье принято умалчивать о многих неугодных для Флорэнс вещах, такова уж её природа. Она – это образ, заточенный под идеал, и наша задача всячески ей подыгрывать.