Марта Шарлай - Лени Фэнгер из Небельфельда

Да, мой Леон тоже, думает Лени, надгрызая полученный брецель. А потом она проходит меж рядов, вспоминая, как, вытянув руку над головой и коснувшись края прилавка, она случайно и вполне невинно добывала то яблоко, то айву, то горсть орехов. Леон держал в это время другую руку Лени в своей и совершенно ничего не замечал, пока кто-то, похожий на Суата, не крикнул: «Эй, парень, держи девчушку за обе руки!»

Потом Леон стыдил её всю дорогу, а она никак не могла понять, что дурного сделала. «Это яблоко само упало мне в руку. Это волшебное яблоко!» – отчаянно выкрикивала Лени и дула щёки. Больше не говорила Леону ни слова, до самого дома. А когда на ночь он собирался почитать ей, она сделала вид, что спит. Не желала слушать Леона, раз он не верит в волшебные яблоки. Назавтра же сама пришла в комнату брата – он ещё спал – и положила яблоко (это упало, когда Леон поспешно уходил с рынка, таща за собой унылую Лени) на подушку, где покоилась голова Леона. Лени поцеловала брата в губы, и он тут же очнулся. «Смотри, Леон! У тебя на подушке яблоко! Разве ты клал его сюда?» – «Откуда оно здесь, Лени?» И Лени рассказывает ему на ухо, что это волшебное яблоко, оно прикатилось сюда само, лежало прямо у кровати Леона, а она, Лени, положила его на подушку. «Какая же ты выдумщица, Лени!» – говорит Леон, но надкусывает яблоко и протягивает: «М-м-м… вкуснотища!» – «Хочешь, у тебя каждый день будут такие волшебные яблоки на подушке, Леон?» – Он сгребает её в охапку, сажает на кровать и говорит: «Нет, Лени, волшебство должно быть только однажды, лишь в таком случае оно настоящее волшебство». – «Хорошо, тогда в следующий раз к тебе прикатится волшебная айва…» И она спрыгивает с кровати, деловито сообщая: «Мама зовёт завтракать».

На Розенгассе старое-престарое кафе – оно повидало не одно поколение жителей. Ему не намного меньше лет, чем Фрауенкирхе. Маленькое, с виду невзрачное, но внутри – стоит сделать шаг – попадаешь в тихий уютный домик, где под руководством хозяйки в традиционных чепчике и переднике, украшенных оборками, творятся незамысловатые блюда. Поживиться здесь можно картошкой, тушёной капустой с куриным мясом, изредка свининой, бутербродами да булочками, которые тётушка Урсула печёт с особой любовью. Муж её, долговязый и носатый Ганс, в соседнем переулке варит первоклассное пиво, и потому туда ходят мужчины пропустить кружку-другую. Там обычно шумно. Но не здесь, где всё ещё белокурая тётушка Урсула (а ведь ей минувшей зимой седьмой уж десяток пошёл) хранит покой таких, как Лени, кормит случайных прохожих (нарочно сюда мало кто заглянет) и угощает ребятишек, прибежавших с каруселей на Грюнештрассе полакомиться сахарными булочками и какао.

Сегодня это кафе совсем пусто – и неудивительно, все готовятся к Пасхе. Но тётушка Урсула, как всегда, на своём посту. Лени приветствует хозяйку. «Как поживает ваш муж?» И та, просияв, так что многими лучами искрятся голубые, нисколько не выцветшие глаза, отвечает: «Спасибо, фрёйлейн Лени. Он может стоять на ногах и варить пиво, а что ещё нужно?..» Потом тётушка Урсула, заметив, как Лени садится на скамью, грызя брецель, говорит: «Фрёйлейн, не желаете ли чего? Солоно вам, должно быть?» Лени просит только кофе покрепче, самый горький. И учтивая хозяйка ничего больше не спрашивает, а спешит подать напиток.

Эта скамья, что в самой глубине, у окна, столько раз принимала их с Леоном! Когда они долго бродили в здешних местах, заходили в конце пути к тётушке Урсуле, ели печёный картофель с колбасой или тушёную капусту с мясом. Брали кофе и какао и сидели долго-долго, пока у Леона не кончатся все истории «на сегодня». Частенько Леон прихватывал книгу, которую в школе задавали прочесть Лени, а она этому чтению противилась, и брат исподволь рассказывал, время от времени ныряя в книгу и выныривая из неё. Бывало, Лени засыпала или уходила мыслями в другие истории, и тогда на следующий день на уроке она рассказывала начало из книги, а продолжение из того, что ей снилось.

Леон! Не оставляй меня… Я без тебя не могу. Я заблужусь здесь, Леон. Воды Никсетрэнен поглотят меня, небельфельдский лес закружит, туман сделает меня незрячей.

Она у берегов Никсетрэнен, склонённая над телом брата. И прекрасная мысль посещает её: ведь если сохранить его сердце, спрятать подальше от всех, тогда она будет одна обладать Леоном, тогда она не будет совсем без него. И вот каким-то чудом рука Лени, опускаясь на траву, находит стеклянный сосуд. Лени сначала осязает – эти стеклянные прохладные округлые стенки, а потом торжествует… Сердце Леона навсегда останется с ней. Это будет почти её собственное сердце. Она спрячет его, а когда придёт время умирать, Лени ляжет, взяв его к себе на грудь, и умрёт так, счастливая, не разлучённая ни на миг с Леоном.

Лени ставит сосуд рядом с собой, и руки её, необыкновенно белые, дрожа опускаются над сердцем Леона. Она нисколько не задумывается: достаточно открыть ладони навстречу этому сердцу, как открывают объятия навстречу ребёнку, – и он сам летит в них. Лени предвкушает тот миг, когда сердце Леона, тёплое и бархатистое на ощупь, как голос Леона, окажется в её власти. Но Леон, сияющий, прекрасный, становится огромен – всё растёт и растёт, пока голова его не уходит в небеса, и весь город раскидывается у его ног. Ничтожная, смотрит Лени снизу. В разверстой и некровящей груди Леона горит, озарённая лучами восходящего солнца, Фрауенкирхе. Свет ослепляет, Лени закрывает рукой лицо и вздрагивает.

Очнувшись, Лени убирает от лица руку. За окном уже ложатся на Небельфельд весенние сумерки, пока ещё прозрачные, как синяя вуаль затерявшейся путницы.

Кофе не успел остыть – и Лени ощущает подобие умиротворения, отпивая горячую жидкость неторопливыми, долгими глотками.

Сердце сжимается – резиновый мячик, стиснутый безжалостной мальчишеской рукой. Сквозь стекло доносятся птичьи беспокойные голоса, и мелькают крылатые тени. Лени смотрит на них, тяжелее и тяжелее с каждым взмахом теней векам. Она слушает, она смотрит… Она вся уходит в голоса птиц… и шум волн…

Этот большой и прекрасный дельфин, прекрасный, как никакое существо в океанических водах, – её брат. Он прыгает над водой выше всех и потому может рассказать тысячу разных историй, неведомых другим. Он резво плывёт под водой, и Лени никак не угонится за ним. Она кричит ему: «Постой же, постой! Дай мне догнать тебя!» Он шлёпает перед ней хвостом, дразня её, призывая поторопиться, и она изо всех сил старается не отставать, но ничего не выходит. Постой, Леон! Постой! Не оставляй меня здесь одну! И когда она делает рывок, и вот уже носом касается его тела, Леон взмывает вверх белоснежной олушей, и Лени совершает то, что ещё никогда у неё не выходило, – выныривает так высоко над водой, что задевает носом большекрылую олушу, но та поднимается к самому небу, а Лени шлёпается обратно в синие воды, и только бесконечный, как эти воды, крик вырывается наружу, догоняя белокрылую птицу с голубыми, как совершенное небо, глазами: Леон! Леон! Леон! Леон! Леон! Леон!