Марта Шарлай - Лени Фэнгер из Небельфельда

В Дрездене торговля антиквариатом была бы более выгодным делом, а здесь лавка Бюхнера превратилась в музей. Но, казалось, старик счастлив за своим недоходным, но единодержавным занятием.

«Завтра я скажу тебе „Христос Воскрес!“ – а сегодня только здравствуй! » – кричит Лени с порога. «А… это ты, Лени… Здравствуй. Я сейчас, кое-что закончу…» Лени говорит, она принесла пасхальный венок – «Я повешу, пока ты занят».

Когда Штефан Бюхнер заканчивает ремесленничать, Лени у его плеча. «Прости меня, дедушка!» Старик машет рукой: «Всё ерунда. Ты права, когда говоришь, что весь этот театр никому не нужен». Лени удивляется: разве это Штефан Бюхнер? Не он ли учил, что общество должно уважать традиции и правила, тогда только оно добьётся процветания.

«Всё это, – Бюхнер описывает дрожащей от старости рукой круг, в который он хочет поместить все стеллажи и витрины, – научило меня ценить только заключённое глубоко внутри. Эти вещи, покрытые пылью веков, никому не нужны, но они – свидетельства подлинного, непреходящего, неумирающего. Они смогли дойти до меня через сотни лет. И подумай только, души тех, кто изготовил их, кто пользовался ими, кто дорожил ими, кто достал их втридорога или получил в дар, кто выкрал их, кто потерял их – все эти души сейчас здесь… Даже если осколки душ… Вот чем я владею…»

Лени говорит, как бы мимо слов деда, что видела сегодня Леона. «Во сне?» Нет, наяву, отвечает она. Не меньше десятка человек, отдалённо похожих на него: лицом, фигурой, случайной интонацией; но разве в ком-то из них можно найти хотя бы тень души Леона…

Штефан Бюхнер молчит в ответ. Потом просит сварить кофе, а сам скрывается за стеллажами. И Лени уже скучно, уже невыносимо томительно находиться здесь. Скорее бы, скорее бы на волю. Но куда? Где эта воля? Место, подходящее, для того чтобы прижиться там, не впадать в тоску, не тяготиться ожиданием. Теперь вся жизнь Лени – только ожидание, только стремление, которое никогда не найдёт удовлетворения, бесконечный поиск, и призрачная надежда – единственный светильник. Такое ли существование связано с развитием духа? В школе частенько говаривали об этом: стремления развивают наш дух, возвышают нас… Лени думает – бросают оземь .

Лени бредёт по ступеням вверх. На втором этаже Штефан Бюхнер устроил свой бесхитростный стариковский быт: кровать, отделённая от кухонного угла перегородкой. Здесь нечего искать – всё на виду. Все сокровища и все лабиринты на первом этаже. Вот где чужой заблудится, пожалуй. Сейчас старик Бюхнер представляется Лени мифическим существом, приставленным охранять несметные богатства и тайну скрытой от зрячих и невидящих глаз обители.

Когда кофе готов, Лени спускается с чашками вниз. Бюхнер, в толстых очках роговой оправы, сидит за большим дубовым столом. Этот книжник с головой нырнул в жёлтое море строк. Лени ставит чашки и пытается разобрать текст. «Сонеты?» – спрашивает она. Бюхнер пару минут молчит, затем, снимая очки, размахивая ими в воздухе, говорит: «Шекспир! Его ведь любил Леон больше всего? Да-а… Как иначе. Великий Уильям Шекспир! Король сонета и драмы!» Лени недовольна: «У тебя одни короли кругом, дедушка». «Так и есть, так и есть…» – смеётся старик. А потом его лицо становится опять суровым. «Я подарил эту бесценную книгу Леону в его последнюю Пасху… Он не стал брать – сказал, что у меня она сохранится лучше. Но иногда он приходил сюда и предавался беседе с Уильямом, закрывался наверху и долго-долго не выходил… На, держи… Лондонское издание, 1640 год. Вряд ли кому-нибудь в наше время так повезёт, как мне. Я всё держал её, не хотел отдавать…» Лени смотрит на фолио, дотрагивается до жёлтых страниц – Леон читал этот том тайком… Он мог взять любой из своей домашней шекспировской библиотеки, но в определённый час души приходил сюда и закрывался наверху…

В комнате Леона другие книги, знакомые Лени с самого детства; несколько совершенно разных изданий сонетов, которые она то брала тайком от брата и хранила под подушкой; то читала, сидя у книжного шкафа Леона, держа книгу на коленях; то наскоро перелистывала, отыскивая по поэтическим строкам ответ на загаданное о себе и Леоне. Лени перебрала каждый шекспировский том, пытаясь ответить на вопрос, который никак не могла сформулировать точнее, чем «душа Леона». Она искала – и не находила. И всё это время одно-единственное фолио, почти что равное по возрасту самому Шекспиру, хранило особенную часть Леона, другие его прикосновения, мысли, порывы… Его одиночество .

Я думаю, дедушка, будет правильно, если эта книга останется у тебя, говорит Лени. Пусть лежит здесь, запрятанная глубоко-глубоко, в ожидании Леона… Может быть, я однажды и приду за ней… может быть…

Штефан Бюхнер вздыхает, заворачивает фолио в плотную бумагу и исчезает с ним в недрах лавки. «Теперь уж никому не отдам…» – вернувшись, говорит лукаво и похлопывает Лени по плечу.

Что-то тягостное всё же есть в букинистической лавке Бюхнера – наваливается, гнетёт, клонит долу непереносимой ношей. Эти времена, имена, собранные под одной крышей – есть в них какая-то опасность. И скоро уже Бюхнер не сможет различить, где он, а где те. Удивительно, думает Лени, перед соседями дедушка Бюхнер совсем обычный, как все они, один из них. А на самом деле он другой. Он служит всем этим великим мертвецам, не считая их умершими. Раньше она не замечала, не обращала внимания на старика, думала, он с причудой, и только. И что в таком случае знает она о Леоне? Он любил Шекспира, был другом Бруно, обходился ласково с сестрой, заботился о матери, преподавал математику студентам… Вот всё, что ей известно наверняка… Но ведь совершенно ясно – Леон больше всего этого, Леон – кто-то совсем другой. Отчаяние подбирается, и Лени спешит укрыться там, где не будет всех этих мыслей. Она садится в автобус и едет на самую окраину города.

***

Вот это место, куда однажды привёл её Леон, чтобы посвятить в новую тайну Небельфельда, вот место, где она едва не лишилась Леона, и этот страх, привитый ей здесь, охватывал её потом в снах снова и снова.

Они идут в глубину леса, Леон слишком сильно сжимает руку Лени, чувствуя её страх перед чащей, где во всякой сказке встречаются разбойники, ведьмы, где нападает морок. Он говорит ей – или всё это в её воле? «Не бойся, Лени, я с тобой, и никому тебя не отдам». И он наклоняется к ней, а потом сдавливает её ладонь так, что Лени хочется вскрикнуть, но она подавляет крик, и слёзы брызгают из глаз, застилая всё видимое.

Лени быстро вытирает рукавом слёзы и моргает, чтобы влага совсем ушла с ресниц, но, открыв окончательно глаза, издаёт другой, полный ужаса, крик: «Леон! Леон!» Лени видит, как кружатся вокруг дерева лесные девы, они поют на непонятном языке, они подмигивают Леону. Лени трясёт брата за руку, тянет назад, но он не понимает, держится как ни в чём не бывало. О! Лени знает эту страшную легенду. Так вот где они живут, дочери лесного короля! «Пойдём отсюда скорее, они заберут тебя, они разлучат нас!» – кричит Лени; а лесные девы кружатся, поют, и одна смотрит на Леона особенно пристально. «Разве ты не слышишь, Леон? Они заманивают тебя!»