Ирина Васюченко - Полуостров Робинзона

Недаром нас вечно тянет уйти поглубже в лес, пусть и мимо многообещающих грибниц и ягодных полян. Туда, где дороги, перегороженные поваленными деревьями, зарастают высокой травой, где, может, и не наберешь почти ничего, зато бодрые клики сограждан, наконец, глохнут и пропадают вдали.

Я не хожу в церковь. Духовно воспарять в коллективе и под руководством пастыря не сумела бы, даже если бы верила в бога так, как это дано некоторым счастливцам. Я только надеюсь, эта надежда столь же неистребима, сколь неотделима от сомнения. Но случаются не минуты, а целые часы, когда я почти догадываюсь, какой может быть вера. Состояние совершенно непередаваемое, даже пробовать не стану. И приходит оно чаще всего там… Впрочем, обходясь безо всякой мистики, можно сказать другое: эти лесные походы – чуть ли не единственное время, когда мы с Игорем вольно и подолгу бываем вдвоем. Ведь год за годом каждый сидит с утра до вечера в своем углу, прежде за пишущей машинкой, теперь за компьютером, сходясь на торопливые завтраки, обеды и чаепития. Урвать хороший кусок совместного досуга не удается месяцами, и мы, не ходящие в должность, проводящие век в своей норе, начинаем скучать друг о друге почти так, будто кто-то из двоих ушел в плавание или сел в тюрьму.

Там, не в замкнутом пространстве квартиры, а между небом и землей, и говорится, и думается иначе, и то, что зовется любовью, такое же сомнительное и желанное, как вера, тихонько обретает в душе свои исконные права. А впрочем, все вполне прозаично: говорю же, надо на зиму запастись.

Когда мы познакомились, Игорь вопреки своей наружности не то задумчивого гнома, не то философствующего пасечника, был до бездарности горожанином. И подмосковные леса, где мы занимались промыслом грибников-экспериментаторов, его мало прельщали. А вот здешние места с их сухими сосновыми борами и чудесным, уходящим невесть в какую даль смешанным лесом за Лутовкой сделали из него бродягу, может, еще почище меня. Но был среди этих красот уголок, который нам особенно нравился.

Опушка. Толстенькие, редко стоящие растопыренные сосны. Полянки с отменными маслятами, где в особо грибные годы можно разжиться и белыми. А дальше тенистые чащи, с каждым шагом выше, гуще, непроходимее. В окрестных лесах немало похожих местечек, но там, чуть пройдешь опушку, прячется под соснами укромная низинка. В ней до недавних пор было одно… язык не поворачивается сказать «сухое дерево». Не помню, кто из нас его первый заметил, только потом мы долго стояли, не веря глазам.

На пологом, усыпанном рыжей хвоей склоне низинки плясал леший. Корявые его лапы, вскинутые над головой непостижимо легким жестом, дикая выразительность вросшего в землю и все же готового к прыжку заскорузлого тулова, престранная головка, безглазая, но с пронзительной зоркостью уставившаяся на нас, – ну, колдовство. Трухлявый остов сосны, засохшей еще при царе Горохе. Человеческая рука к нему не прикасалась. Но столько в нем было коварного веселья, опасной беззаботности и прелестного изящества, что мы влюбились раз и навсегда. «А не заглянуть ли к лешему?» – часто потом говорил кто-нибудь из нас во время наших блужданий, и мы меняли маршрут, наперекор усталости возвращались домой кружным путем, чтобы нанести визит хозяину здешних чащоб.

Такая жалость: мы ведь хотели его сфотографировать! Но все откладывали. Фотоаппарат, оставшийся от уехавшей в Америку Игоревой родни, не заряжен, пользоваться им мы не умеем, надо было научиться, посоветоваться с кем-нибудь понимающим, пленку купить…

Позапрошлым летом ураган, редкий даже для этих ветреных краев, прошел над лесом, с корнем выворачивая деревья. Назавтра же мы поспешили к лешему. Он плясал, невредимый среди поваленных стволов – их здесь почему-то наломало больше всего.

Мы вздохнули с облегчением. Но нынешней весной у лесничества дошли, наконец, руки очистить опушку от загубленных ураганом сосен. Заодно срубили старое гнилое дерево, без толку торчавшее в низинке.

Я, конечно, понимаю. Лесорубы. Грубые, так сказать, поселяне. Подвыпившие, небось…

Нет. Все равно в голове не укладывается. Ослепли они, что ли?

Смешно, как быстро устаревают политические страсти. Такие бурные в свой час, они выдыхаются, блекнут, переживают оскорбительные превращения. Но правила игры заданы, что было, то было: раз обещала ничего не выбрасывать, не буду.

Зря боялись: самой худшей беды президентские выборы все-таки не принесли. «Слава те, лапоть!» – по кощунственному выражению сестрина мужа. Радости нет. Это похоже, как если бы завязнуть в болоте, а тут откуда ни возьмись крокодил… ф-фу! уполз. Остается выбраться из трясины, только не очень понятно, как. Надежды эфемерны, опасения фундаментальны, в несчастной Чечне снова…

А нас между тем пригласили в гости. Аж в два дома: к Артюхиным на шестидесятилетие хозяина и к завклубом по случаю заколотого поросенка. И там, и здесь неизбежны остаточные симптомы предвыборной лихорадки. Но пойти надо.

Грею воду, устраиваю большое купанье. Напяливаю белый легкий костюм, цепляю серьги, даже умащаюсь благовонием. Это до смешного приятно – по контрасту. Ведь копаешься день за днем в огороде, черная, как сковорода, и пыльная, как проезжая дорога. Так, теперь заставить Игоря сменить милое сердцу рубище на мало-мальски цивильную одежонку. Хотя нет: сначала, применив насилие, подстричь ему разросшуюся бороду. Да, и букетом запастись. Дельфиниум и гипсофила – сойдет.

– Вот, – удовлетворенно замечает, встретив меня, баба Катя. – Теперь видать, что барыня. А то все в штанах, ровно малый какой.

Артюхины не абы кто: это один из зажиточных местных кланов. Знать в своем роде. Не только их дом, но и огород, хозяйственные постройки, даже – диво дивное! – отапливаемая теплица, короче, все артюхинское являет собой великолепие, недостижимое для большинства односельчан и порядком их раздражающее.

– Все потому, что сын с зятьком в Китай за шмотками ездят, – бурчит население. – Нынче, у кого совести нет, все торгашами заделались, работать некому…

Работают Артюхины не только неутомимо, но и грамотно. Они даже метод профессора Митлайдера пытались на своем огороде применять. Правда, вскоре спасовали: больно хлопотно. Да и к чему? Никакой Митлайдер уже не в силах прибавить овощнику Артюхиных роскоши и изобилия – предел возможного достигнут.

Стол ломился. Крупная, видная хозяйка сияла. Щуплый, мечтательно хмельной хозяин смутно улыбался, конфузясь, что беззуб. «Богачу» Михаилу вставные челюсти по карману, да видно, плохие достались, теперь в тумбочке хранятся: «Разве вкус чужим зубом почувствуешь?»

Гости – кроме нас, все больше родня – от похвал яствам и напиткам вскоре перешли к остывающей злобе вчерашнего дня. Сверх ожидания зюгановцы, превалирующие в масштабах села, здесь вдруг оказались в меньшинстве, да еще, похоже, стеснялись своих политических симпатий перед «городскими». Подспудная догадка, что это не красит, заметно подтачивала их. Ведь у Артюхиных собрались те, кто хочет быть не просто в стаде, а среди первых.