Ирина Васюченко - Полуостров Робинзона

Раскидывать на каждом шагу такие неприметные, но крепенькие сети – вот где была ваша главная слабость. Положим, вы-то видели в ней силу. Будучи обставлены ловушками, ближние, а случалось, что и дальние волей-неволей вступали на предначертанный вами праведный путь и трудились там вопреки собственному несовершенству. Вы заботились о них, желали им добра, ну, а заодно вспоминали навыки смолоду любимого конного спорта. Азартная, властная наездница с кошачьими глазами, самую норовистую лошадь умевшая заставить взять барьер… Собственно, в том разговоре вы и меня взнуздали. Обычно не удавалось, я была вне пределов вашей досягаемости, а ежели что, не замечала сетей – вас, такую тонкую штучку, морочила тем же кротко нахальным манером, как здешних кумушек. Но пришел-таки час вашей победы. Тогда я этого не поняла, до того ли было, зато теперь, издали, ясно вижу. Вы не могли уйти, хотя бы раз не взяв верх. Не убедившись, что и такой твердый орешек, каким вы считали Шуру Гирник, поддастся, себе наперекор сделает, как вы захотите. При всей серьезности просьбы, всей мучительности положения эта игра могла прекратиться только с вашей жизнью, ни часом раньше.

Знаете что? На месте Веры я бы вас отравила давным-давно, еще в полном здравии. И если бы не пороки отечественного судопроизводства, лишенного способности вникать в существо дела, суд бы меня оправдал. Теперь, когда та беда позади, вам уже не больно, а мне не страшно, мы, две седые шалуньи, с глазу на глаз можем тихонько над этим посмеяться. Ведь нет ничего смешнее правды.

Я увидела его, когда мы только что расположились покайфовать в беседке. Перед нами уже стояли две чашки свежезаваренного «цейлонца» и тарелка с грудой горячих оладьев. Чудовищная наша беседка, сооруженная Игорем из ржавых железных прутьев, обнаруженных на задворках селения, там, где кладбище отработавшей сельхозтехники на фоне подкравшегося вплотную леса создает мрачный, но по-своему живописный пейзаж, – беседка, говорю, уже перестала казаться призраком, забредшим к нам с этого кладбища и не успевшим вернуться туда до петушиного крика. Актинидия, каприфоль и немилосердно забивающий их девичий виноград, с каждым годом разрастаясь все пышнее, превратили сию конструкцию в милый и трогательный, хотя тесноватый приют. И вид оттуда открывается самый что ни на есть благолепный: не на покосившийся сарай, облупленный дом или пыльное шоссе, а на цветник. Сейчас там вовсю пестрят водосборы, ирисы, ранняя ромашка. Но хоть виноградная листва и заслоняет прозаическую кузякинскую улицу от взгляда блаженствующего эстета, в пышном ее пологе имеется дыра. И немалая.

Сквозь эту самую дыру я его и заметила. Он стоял в голубом небе, плотный, компактный, чуть наклонный – под тем же примерно углом, что Пизанская башня.

– Ого! – сказала я. – Похоже на пожар.

Пожары – бич здешних мест. Не проходит года, чтобы кто-нибудь в деревне не погорел. У Маканина есть повесть про поселок, терзаемый бесконечными пожарами, и пока мы не поселились в Кузякине, я, каюсь, считала, что это у него такая не в меру прямолинейная аллегория. В кузякинских регулярных пожарах на взгляд человека, чья голова набита книжными ассоциациями, тоже сквозит нечто аллегорическое, но попробуй доберись до автора… Частенько горят от молний, в том числе шаровых. По слухам, они здесь не редки, впрочем, я не видела до сих пор ни одной. Воры, по здешнему обычаю забираясь в пустующий дом, тоже легко могут его подпалить. «Чтоб замести следы!» – в священном ужасе восклицают деревенские. – «Нет, это месть! Кто-то отомстил!» – с почти сладким трепетом возражают другие. Жуткие, леденящие кровь фантазии придают монотонному существованию некоторую остроту. Помню, так двое малышей, сын и племянница знакомой поэтессы, брались за руки и шли в темный коридор, зловеще шепча друг другу:

– Пойдем страшиться!

Чушь. Если взломщики что и подожгут, то случайно. Мы ведь тоже, возвратившись сюда весной, находим на полу обрывки жженой бумаги. Ночные посетители освещали себе путь факелами, бросая их, недогоревшие, на пол и зажигая новые. У нас нет врагов и завистников, и последнему дебилу понятно, что никто не явится сюда за отпечатками пальцев наших злодеев, даже если бы мы с пеной у рта этого требовали.

Преступление слишком ничтожно, урон – грошовый, о чем толковать? Просто наш отсыревший за зиму, надолго покинутый домишко не мог заняться от такой малости, а вот протопленный, сухой дом Муховых, к которым недавно забрались за мясом – все Кузякино знало, что Муховы зарезали корову, – вспыхнул, как спичка. Но по-настоящему страшиться стоит не таинственных мстителей и даже не воришек, способных второпях учинить беду, а пьяных. Так позапрошлой зимой сгорел дом нашей соседки Анны Петровны Уткиной. Это была двужильная неприветливая старуха, когда-то известная на всю округу хохотушка и певунья, родоначальница нескольких поколений многолюдного полублатного семейства, которое ей чудом удавалось держать в мало-мальски приличных рамках. Секрет такого могущества был, может статься, в том, что она умудрялась любить эту ораву грубых, наглых и нечистых на руку паршивцев обоего пола, от мала до велика внушающих всем прочим опасливую неприязнь.

– Нет, мои – хорошие, – твердила она, упрямо отрицая очевидное. Видимо, Уткины были подвластны этому волшебству: пока она жила, вели себя сноснее. И дом был, и хозяйство. А померла, и потомки, надравшись, тут же устроили пожар. Рассказывают, что горело страшно, к тому же дул сильный ветер – местность здесь вообще ветреная, – неся ураган искр в сторону нашего дома. В этом урагане металась с иконой наперевес другая соседка баба Катя, не без причины боявшаяся, что если огонь перекинется к нам, то ее деревянному дому, стоящему почти впритык к нашему, придет неминучий конец. Все это случилось ночью, и никто, кроме Катерины с иконой, стихии не препятствовал.

Однако до сей поры все эти бедствия происходили без нас. Мы бы и теперь, не будучи пожарными, и не подумали мчаться на место происшествия, если бы…

– Слушай, а это, часом, не у наших?

«Наши» – это семейство сестры. Соблазнившись моими рассказами о Кузякине (читатель, вы сомневаетесь, что этим можно соблазниться? Тем не менее так и было!), они года четыре назад тоже приобрели здесь избу. Что немаловажно в данном случае, деревянную. Вера с Петром и детишками пока в Москве, здесь только Августа Леонидовна, Петина мама. Человек четкий, собранный – не нам чета: быть не может, чтобы она допустила роковую оплошность. Но дымный столб, диковинно торчащий посреди в кои-то веки безветренного неба, тревожит все-таки. Пока не увидим, где он начинается на земле, о приятном чаепитии лучше не мечтать.