Геннадий Мещеряков - На страницах юмор, шутки, а в душе тоска. Книга в трех частях

Что привело их в этот приют для бездомных отторгнутых обществом людей? Какие обстоятельства предшествовали этому? Неустройство быта, ревность, измена? Или другие причины?

Такие смешные с грустинкой истории там, наверху, не всегда можно услышать. А здесь, в подвале, где выглядывают с любопытством из темных углов крысы и развешаны между стен гамаки паутины, они воспринимались более реально, как величественная панорама в трех измерениях.

Все крестьяне, в основном, крепкие, сильные, как сама земля. А этот был еще и под два метра: Микула Селянинович и только.

– Достался мне клочок земли, ну и что? – говорил он пятерым таким густым басом, что подрагивали стены и косились на него бомжи. – Чем я буду его обрабатывать, голыми руками? Оборвал все уши у лопухов, порезал руки об осот, а сорняки все равно ордой перли на участок. Надоело, бросил все и – сюда, в город. Вот и оказался в подвале.

Все посмотрели вопросительно на соседку, старую женщину, сидящую рядом с ним. До сих пор она выглядела стройной, подтянутой, видимо, долго занималась спортом. И старушка подтвердила это:

– Я учитель физкультуры, у меня тысячи учеников: пол- города. Обиделась я на них, вернее, на нашу нищенскую старость. Пришла на базар, все меня поздравляют с днем учителя, и делают подарки – духи, продукты, посуду, а самые непослушные – сапоги, даже кожаную куртку. Заплакала я, закрыла квартиру на ключ и – сюда к вам от унижения и безысходности. А соседка моя, математичка, наоборот, старается все покупать у бывших учеников: дешевле, а чаще – бесплатно. Я – лучше в прорубь. Вот заработает канал, пригонит в городской пруд воду – и…

– У тебя, старушка, болезненное восприятие действительности, слишком впечатлительная, так сейчас нельзя. У меня другое, – прервал старую учительницу молодой еще мужик в косоворотке, подпоясанной расшитым полотенцем и в сафьяновых сапожках – со сцены что ли? Как бы отвечая на этот вопрос, сказал: – С мусорки я сюда забрался. Там приоделся. Куцая у меня судьба, как хвост у зайца. Работал юристом. Сократили, обманули, выгнали. И подумал я, а если… и стал брать все брошенные у Малого Узеня дачи – с яблонями, грушами, смородиной… Мол, фруктами всех завалю, хоть и не буду обрабатывать и поливать деревья. Теперь вот здесь, в подвале прячусь. За воду, оказывается, надо было все равно платить. Шестнадцать дач, по пятьсот рублей, это восемь тысяч. Где я, безработный, их возьму? Кушак и копейки не стоит.

– Я как раз занимался дачами, огородами, земельными долями крестьян в муниципалитете.

– Чиновник, что ли?

– Да, чиновник, – покраснел тот.

– Если краснеешь, значит, есть за что?

– Есть, конечно, – развел руками чиновник. – За это и прогорел.

– Интересно. Редко вашего брата прижимают к ногтю, – снова сказал крестьянин.

– Не блоха, – вставил дачник.

– Не блоха, – согласился крестьянин.

Чиновник вытер платком вспотевшее лицо, перекрестился:

– Как на духу: из – за дефицита совести я погорел, как будто он только в нашей конторе? Приехал из губернии начальник и инкогнито ко мне в кабинет. Мол, землю хочет купить в муниципалитете, пусть будут овраги и балки, ему все равно. Заполнит их водой, и будет выращивать рыбу. Говорю, с водой как раз у нас плохо. Сами последний пруд допиваем, а канал неизвестно когда запустят. Успокаивает, его это проблема – сначала землю купить надо. Ну, я прямо без обиняков: откат – сорок процентов, за гектар земли – сто тысяч рублей. «Где у тебя совесть, – вдруг, закричал посетитель. – Я сам беру за гектар пятьдесят тысяч рублей, а ты…» Вот я и оказался здесь у знакомого бомжа, он у нас в муниципалитете все время роется в мусорном ящике. Мы ему иногда бросали туда по буханке хлеба.

В подвале стало тихо, даже бомжи присмирели, переваривая услышанное. Потом, как самый большой, заговорил крестьянин.

– А почему у нас пятый, Шарик, молчит, не рассказывает, как докатился до нулевой отметки этого элитного дома.

– Гав-гав! – тряхнул пес обрывками цепи на шее и показал обломанные зубы.

– Дайте Шарику кашки, у него самая веская причина появиться здесь, – предложил чиновник.

– Он пилил железо, как Овод, но не пилкой, а зубами, и сточил их, – добавила учительница. – Что может быть дороже свободы?

– Только полная свобода, – сказали бомжи.

Речка. На берегу – рыбак с удочкой. Подходит уставший путник, скорее всего крестьянин. У него выдубленное ветром и солнцем лицо, пшеничные волосы. Он снимает ботинки, из которых идет пар, достает из сумки лапти.

– Через степь от города шел, взопрел весь, хочу искупнуться, да обувку сменить. До Баклуш еще далеко, – гость садится рядом с рыбаком. – А ты рыбу лавишь? Зря, нету ее тут. Вчерась неводом прошлись. Если только малек.

– Час сижу, хоть бы клюнуло, – ответил рыбак, забрасывая леску с поплавком подальше к камышам. – Может в тростниках запрятались караси. Будешь купаться, пошуми там.

– Нет, карася там не будет, трусоват – невод тащили лодкой через траву. Щука хитрее, заляжет в ямке на дне – не поднимешь.

– Ты, я понял, деревенский, из Баклуш. Там и деревьев вроде нет, если в огородах только. Откуда лапти? И век их давно прошел.

Крестьянин посмотрел на рыбака более внимательно:

– А ты, конечно, городской. Трутень или как?

– Рабочий я, строитель.

– Как вас раньше звали? Гегемон, что ли?

– Гегемон.

– Иди вон.

– Да, ликвидировали нас с тобой, как класс, одним росчерком пера.

– Тужились, тужились, брюхо надорвали, а что толку? Все Магнитки отобрали, где только прятались.

– Верно, землепашец, раздели до нитки. Вот к лаптям возвращаемся.

– А легко и недорого. Купил на базаре у одного пензяка. У них лип много. Заказал лаптей на все село. Назовем его не Баклуши, а Лапотуши, чем мы хуже Самары. Может быть, у них совесть взыграет?

– У кого? – рабочий отбросил в сторону удилище, все равно не клевало, стянул с головы вязаную шапочку, солнце уже поднялось над степью и начало припекать. – Где твоя земля?

– Какая земля, окстись? Не видел я ее никогда. В общем поле моя доля, в аренде, а богатств, как у латыша, хрен да душа, хорошо лапти купил.

– Ты кого имел в виду, когда спросил трутень я или нет?

– Сам знашь кого. Еще Некрасов их называл. Хоть чиновников. Тараканов меньше, чем их. Сидят в конторах, гоняют чаи, рассуждая обо всем и ни о чем.

– Макроразговоры ведут о нанотехнологиях, – объяснил рабочий. – А до сих пор кругляк в Китай составами прут. Скоро зонам в лесах придется потесниться.

– А эти депутаты, – продолжал рассуждать крестьянин. – Один, мы его знаем, из соседнего с Баклушами села, посоветовал недавно снести все маленькие деревеньки. Не надо, мол, тянуть туда воду, газ, свет. Вот заболтался землячок – четвертый срок протирает штаны в депутатском кресле. А беспогонники? Пять миллионов здоровенных мужиков охраняют столько же никому не нужных, о, Господи, как бы сказать помягче, задниц. Как будто в стране только и делают, что убивают друг друга, и на каждом этаже сидит снайпер, как говорил Борис Уральский. Вот бы их запрячь в плуг, тракторов не надо.