Николай Слесарь - Эротический сон механической кукушки. Экзистенциальная сказка

Хотя вся эта застарелость и заброшенность вряд ли измерялась годами. Это как внутреннее содержание чего-то. Предмета, живого существа или даже человека. И, может, в первую очередь именно человека. Снаружи все блестит и сверкает, а внутри ничего. Запустение и пустота.

И что хуже всего, здесь до сих пор не было ни одного окна. Это больше всего угнетало и путало с самого начала. Будто ты погребен под землей.

От всех этих мыслей мне опять сделалось нехорошо. Навалилась апатия, стало трудно дышать. Все тело сковала слабость, аж коленки подгибались.

Все-таки что-то со мной явно не в порядке. Очень похоже на помутнение рассудка, как это ни печально было бы признавать. Слишком нехорошие симптомы.

Правда, какими именно дополнительными симптомами сопровождается это помутнение, я представлял себе плохо. Другое дело, что раскоординация во времени и пространстве, бесконтрольные воспоминания и галлюцинации говорили о некоторой, пусть и временной, неполноценности.

Я сразу вспомнил про человека в типографии и непроизвольно пожал плечами.

А теперь еще и полуобморочное состояние. А может, был и обморок. Тогда, когда я вышел на лестницу в первый раз, а потом сразу все вокруг изменилось.

Преодолев еще пару пролетов, на очередной лестничной площадке я увидел дверь.

В отличие от той, что была внизу, эта выходила на другую сторону дома и была похожа на обыкновенную дверь в квартиру. Высокая такая двустворчатая дверь. Какие попадаются обычно в старых домах. И она, естественно, оказалась закрыта.

Все возвращается на круги своя. А то расслабился, раскатал губу. Люди ему привиделись, собеседники. А ведь ничего по сути не меняется. Никогда. Если чувствуешь, что задница и вокруг тебя задница, значит, ты в заднице, и ничего, кроме задницы, тебе не светит.

Еще пара пролетов. Темная площадка, видно, перегорела лампочка. Еще одна дверь. Почти такая же.

Уже проходя мимо, машинально дергаю ручку и вдруг обнаруживаю, что она не заперта.

Интересно!

Главное теперь, без резких движений. Нам, душевнобольным, главное что? Главное – это покой! Покой и только покой. Спокойствие во всем.

Совершенно спокойно открываю дверь и захожу в небольшой темный коридор с высоким потолком, из которого в свою очередь выходит еще несколько дверей. Свет не горит нигде. Вернее, свет идет откуда-то сверху, из небольших таких окошек над дверьми. Окошки то ли замазаны чем-то, то ли просто грязные. Свет сквозь них еле проходит. И скорее всего это уличный свет. Над некоторыми дверьми эти окошки темнее, над другими светлее.

Чем-то похоже на поликлинику. Что, в общем-то, было бы не так уж плохо в моей ситуации. Но для поликлиники коридорчик слишком уж захудалый. И где таблички с наименованием кабинета и фамилией врача, скамейки для пациентов? Вместо скамеек какое-то барахло, наваленное вдоль стен, а на стенах обои и вешалки с полками.

Это совсем не поликлиника и не больница. Вот и засохшая осыпавшаяся елка притулилась в углу.

И пока ни звука. Ватная тишина. Что дает мне повод думать, что и здесь никого нет. Еще один тупик?

Первая же дверь в коридоре, как и ожидалось, оказалась запертой.

Как будто чья-то жизнь. Череда открытых и закрытых дверей. В основном, конечно, закрытых.

А потом…

Я хорошо помню наш первый настоящий концерт. Облезлое и внутри, и снаружи здание дома культуры. Бесконечные лестницы и двери.

Концерт был в самом разгаре, и мы давно ждали своей очереди.

Не в силах разговаривать друг с другом, мы стояли поодаль в обширных закулисных пространствах на служебной лестнице и почти непрерывно курили. Рядом стояли такие же, как и мы, молодые и внешне очень крутые и отчаянные музыканты всех мастей. Был какой-то там фестиваль, и подобных нам групп набралось с десяток, а то и больше.

Я помню, что у меня здорово тряслись руки, и эту проклятую дрожь было никак не унять. Никакими силами. Даже прикурить было нелегко. И я с трудом представлял себе, как возьму инструмент в руки и буду еще что-то такое с ним делать.

А в зале собралась приличная толпа весьма искушенных и шумных людей, которая истово и нервно реагировала на все то, что происходило на сцене. И пару коллективов уже здорово освистали и вынудили покинуть зал.

Тут уж либо на щите, либо…

За тусклым окошком маячила теплая и светлая майская ночь. Беззвучно колыхалась на ветру пышная зелень тополей и лип. Но как-то все это было мимо меня совершенно.

В тот момент я верил только в то, что именно теперь решительно ни на что в жизни был не способен. А надо было как-то брать себя в руки. Совершенно непонятно как. Ведь следующий выход был наш.

А позади уже три или четыре отыгравших коллектива, час или около того трясущихся рук, полпачки выкуренных сигарет и подозрительные позывы в желудке.

И когда я уже был готов плюнуть на открытый всем ветрам загаженный туалет и засесть там на всю оставшуюся жизнь, стало уже слишком поздно.

Потом случился мутный провал, и мы сразу оказались на сцене. Где-то там в темноте под ногами находилось множество людей, которые смотрели на нас, активно жестикулировали и что-то от нас ждали.

А здесь на сцене все заливал ослепительный свет прожекторов и софитов, по бокам и сзади стояла куча непонятной аппаратуры, под ногами лежала паутина перепутанных шнуров, и еще присутствовали трясущиеся до сих пор руки и полный паралич мозга.

Потом снова провал…

И вот все уже подключено и настроено. И теперь всего лишь надо как-то начать играть. И проходит очень много времени, в течение которого не происходит решительно ничего. И кажется, никто и ничто не способно столько ждать, и вот-вот в нас из темноты полетят пустые бутылки и посыплются проклятья. И главное – непонятно, в чем причина задержки.

Но наконец мы каким-то чудом начали играть. И неожиданно все худо-бедно получилось. Я слышу остальных и слышу себя. И я даже способен извлекать нужные звуки. Словно откуда-то изнутри выросли чужие руки внутри моих собственных и, не подконтрольные мне, начали играть то, что нужно.

И как играть! Лучшего я и не мог от себя ожидать. И вслед рукам внутри у меня проявилась вдруг музыка, затмившая собой все остальные эмоции. Страх, неуверенность, слабость в желудке, тошноту и тремор в конечностях.

И вот я уже на седьмом небе от того, что стою здесь и от того, что я здесь делаю. И люди внизу как будто ритмично двигаются вслед нашей музыке.

Но и они все теперь бесконечно далеко, где-то в самом низу и совершенно никак меня не волнуют. Еще немного, и я непременно достигну нирваны.

И вдруг я слышу страшный грохот позади себя, не похожий ни на что и пугающе фатальный.

Оборачиваясь вижу, что барабанная установка развалилась на части. Один из барабанов точно пробит насквозь. Растерянное и бледное лицо нашего барабанщика. И дальше столь же бледные и растерянные лица моих друзей.