Свят Василев - Искусство отпирать замки. Пособие для разорителей гнезд и всех сопричастных

– Ты слишком пессимистичен.

– Я просто не вижу смысла продолжать.

– Что продолжать?

– Все это… Думал, если напишу книгу, то смогу собрать сломанное, склеить разбитое. А в итоге, лишний раз умылся дерьмом.

– Так ты теперь писатель?

– Вот, – Птицеед вытащил из стола пачку бумаги. Листов сто двадцать, не меньше. И передал рукопись Каракурту. Тот надел очки и, проведя ладонью по титулу, прочитал вслух:

– «Льстецы на бархатных кушетках», – он перелистнул страницу, – «Говорят, в старости время бежит быстрее, несмотря на то, что ты сам становишься все более нерасторопным. В таком случае, единственное, что остается, так это утешать себя воспоминаниями. Бессмысленное занятие, коль скоро тебя живого вытеснит воспоминание о тебе мертвом.». Мелодраматично. Аристарх, мы знакомы более двадцати лет, а ты не перестаешь меня удивлять.

Дверь в кабинет отворилась. Орхидея вошла без стука.

– Вы уж простите меня, джентльмены, что я вмешиваюсь в ваши приватные разговоры, – она наклонила голову набок и осклабилась. Вьющиеся волосы свалились на плечо огненным руном. – Все готово. Вас ждут.

По замыслу Примулы, торжественный ужин планировалось провести на свежем воздухе. Для этих целей накануне праздника рабочие соорудили внушительных размеров гостевую беседку с тканевым навесом вместо крыши. Столы, застеленные белыми скатертями, были расставлены по периметру всей площадки, за исключением небольшого участка, отведенного под трибуну. Птицеед любил произносить речи на публику. Его день рождения не был исключением.

В первом ряду размещались члены «святого семейства» и близкие друзья оных. За ними шел ряд, занимаемый амбассадорами модных брендов. Далее – труженики fashion-индустрии, лично знакомые с Птицеедом. На периферии – приглашенные партнеры, чрезмерно заботящиеся о своем имидже и немногочисленные репортеры, которым именинник лично выписывал пропуска. Забавно, но Птицеед их избегал, переложив обязанности по общению с прессой на супругу.

Стол, ближайший к кафедре, делили между собой Вальдшнеп с матерью и Орхидея. Гвоздику занесли в список гостей в самый последний момент, поэтому Зяблику пришлось уступить ей место и подсесть третьим лишним к Каракурту и его спутнику. Те возражать не стали, но вскоре инициативу проявила Примула, пригласившая юношу на почетное место рядом с отцом.

Тарантул со взрослой дочерью и Серебрянкой, которую трудно было узнать из-за перенесенной ринопластики, расположились неподалеку.

Пока техник проверял аппаратуру, официанты разносили закуски. Птицеед выглядел озабоченным. То и дело прятал руку во внутреннем кармане блейзера. Как будто бы проверял, на месте ли у него сердце.

– Все в порядке, папа? – озабоченно спросил Зяблик.

– Да, мой дорогой друг, – модельер бросил взгляд на белую рубашку младшего сына. Сквозь нее просвечивало родимое пятно размером с куриную грудку.

Тем временем Примула вышла к трибуне. Ей мысли были заняты письмом, лежащим у нее в клатче.

– Мы собрались здесь, – начала она непринужденным тоном, – Чтобы поздравить нашего замечательного Аристарха Романовича. – последовали короткие аплодисменты. – Человек, с которым я имею честь быть связанной узами брака, – это непревзойденный гений, сделавший наш мир прекраснее. Он заставил меня поверить в то, что красота в этот безумный век еще может кого-то спасти.

– Что за чушь она несет? – шепнула Вальдшнепу на ухо Гвоздика.

– Тсс… – приложила палец к губам Орхидея.

– Ты не шикай мне тут!

Примула дала переводчику время донести до всех смысл сказанного, взяла у сестры скромных габаритов коробочку, обвязанную красной лентой, а затем продолжила:

– Любимый мой, – девушка протянула руки к Птицееду, но тот продолжал сидеть с каменным лицом. – Хотела бы я быть Цицероном, чтобы со всем доступным ему красноречием поведать каждому о том, как я люблю тебя и как тобой восхищаюсь. Но увы. я всего лишь Юля Подгорная. Впереди тебя ждет много подарков и приятных слов, а что касается меня, то прими этот маленький презент в знак глубочайшей признательности, любви и уважения, – Птицеед развязал бант, под ним была надпись «Maurice Lacroix» 17 17 Марка швейцарских наручных часов премиум-класса. . Он одобрительно кивнул и вместе с остальными подбодрил жену аплодисментами. Примула смахнула несуществующую слезу и вернулась за стол. Модельер не стал рассматривать часы. Придвинув коробку Зяблику, он поднялся и медленно заговорил, обращаясь ко всем присутствующим.

– Друзья, половину из вас я знаю вполовину хуже, чем хотел бы, а другую половину люблю вполовину меньше, чем она того заслуживает .

Младший сын знал, откуда эта цитата. Птицеед облокотился на трибуну и выдержав паузу, словно наслаждаясь шушуканьем гостей, поправил очки и вздохнул:

– Да уж… Я встретил свою первую жену в глубоком детстве. Знал ли я тогда, что женюсь на ней? Боже упаси! – он махнул рукой, а Гвоздика, курившая все это время одну сигарету за другой, вдруг замерла. – Знал ли я тогда, что она родит мне сына-насильника? Нееет! – Птицеед рассмеялся.

Переводчик, дублирующий его речь на английском, замялся и оглядываясь по сторонам в поисках одобрения, замолчал.

А модельер вошел в кураж:

– Я вытащил ее из воды, если кто не знает. Дурочка решила сократить путь и пошла напрямик через пруд. Морозы уже отступили и лед едва ли бы выдержал пса, чего уж так говорить о маленькой девочке. Иду себе вечером и слышу вдруг, хлоп! – Птицеед ударил ладонью по дереву. – Звук такой, будто асфальтоукладчик проехался по многослойной пузырчатой упаковке. Я сбежал с дорожки вниз. Гляжу, черное пятно по воде расползается. Сам не знаю, как, прыжками ли, святым духом ли, везением ли, я очутился рядом с тобой, Серафима. Опустил руку в воду и ухватился за твой полушубок. Лед и меня не выдержал. Ты барахталась в воде и тянула нас вниз. Я бросил портфель и свободной рукой поплыл к берегу, поддерживая твое испуганное, кашляющее лицо, устремленное взором куда-то в небо. Мне до сих пор снится эта черная вода. Черная как ночь. Столько лет прошло. С ума сойти.

Орхидея заметила, как у Гвоздики задрожали скулы.

– Мне семьдесят! Я пережил расцвет и закат империи, держащей в страхе весь мир, – его речь стала сбивчивой, – я видел нищету и роскошь. Ведь мода, это… самообман. Три кита, на которых стоит мода: конформизм, новизна, подражание, – Птицеед загибал пальцы. – Из года в год одно и тоже. Лишенное фантазии большинство скупает наши вещи. Они думают, что тем самым подчеркивают свою индивидуальность! Но мы то с вами знаем, что это не так. Где здесь самовыражение, если каждый из нас идет проторенными тропами, петляющими по лабиринту. Перешептываетесь, да? – модельер отошел от трибуны, – Как жаль, что под этим навесом совершенно не видно солнца.