Андрей Абинский - Тайна озера Икс-Су. Закон-тайга

К чему бы это?

Я сидел на крыльце бани. Погасло окно в доме напротив. Село погрузилось в сон и даже собаки перестали лаять. В чуткой тишине звенели комары и слышно было, как растёт трава. В чернильном небе мерцали далёкие звёзды. Млечный путь уходил за горизонт. Ярко вспыхнул и прочертил небо быстрый метеор. Я успел загадать желание и оно сбылось.

В тени веранды возникло розовое пятно и медленно поплыло в мою сторону. Это была Лиза. Женщина была босая и её волосы пахли цветами.

Утром меня разбудил шум вертолёта. Тут же появилась запыхавшаяся Света:

– Быстрей, дядь Андрей! Мамка зовёт!

Часы показывали девять. Нищему собраться – подпоясаться. Я наскоро умылся, подхватил свой рюкзак и мы со Светиком поспешили в аэропорт.

Там нас встретила Лиза.

– Иди прямиком на поле, – сказала она, – я уже договорилась с летчиком. Тебя возьмут. Деньги пилоту отдашь.

Лётчика я узнал по голубой фуражке. Пилот вопросов не задавал. Он взял деньги и кивнул на открытый люк.

– Запрыгивай, – сказал он, – не кури там.

Скоро в машину забрались еще три человека. Толстый дядька, весь в камуфляже, милицейский сержант при оружии и корреспондент с кофром аппаратуры. Корреспондент, хлебнул чего-то из походной фляжки, вынул фотоаппарат и принялся всех снимать. Меня в том числе. Позже я увидел свою физиономию в местной газете. К тому же узнал, что я фартовый старатель и капитан дальнего плавания.

Слава ходит за мной по пятам.

Лётчик захлопнул люк и забрался в кабину. Возникло неприятное ощущение замкнутого пространства и тяжести собственного тела. Над головой что-то завизжало и в иллюминаторе медленно поплыли лопасти винта. Потом мотор шумно чихнул, лопасти поднялись и исчезли в быстром вращении. Появилась вибрация, вертолёт подпрыгнул и, наклонившись, устремился в долину, одновременно набирая высоту. Парень в камуфляже смотрел перед собой и нервно стиснул ладони. Милиционер вытянул шею и заглядывал в круглый иллюминатор. Корреспондент вынул фляжку и крикнул мне в ухо:

– Будешь?

– Давай, – говорю.

– Аркадий! – сказал он.

– Андрей! – ору я, сделав несколько глотков. – Арарат?

– Обижаешь, попутчик, самодел!

Из-за шума двигателя разговаривать в вертолете трудно. Тем не менее Аркадий задал несколько профессиональных вопросов:

– Промышляешь там?

– И даже нашёл самородок однажды.

– Большой?

– Сто двадцать пять граммов!

– Везунчик!

– Я по жизни такой… Двадцать лет на флоте и ни разу не утонул!

Мы снова приложились к фляжке. Фотограф поделился шоколадной конфетой «Ласточка».

Скоро машина пошла на снижение. Внизу, среди зелёной тайги, пестрели огороды, крошечные домишки и покосы на склонах гор. Вертолет сделал разворот и приземлился на местный аэродром – большую поляну у речки Чульпы. Поляна была огорожена деревенскими пряслами – жердями, закреплёнными ивовыми прутьями. На высоком шесте, над избушкой, неподвижно висел полосатый конус. По нему определяли направление ветра. Мотор взревел и затих. Лопасти ещё медленно вращались, когда летчик открыл люк.

Встречающих было много. Моя тётя Фрося, Дядя Гриша, мамин брат, двоюродная сестрёнка Надежда и Гошка, её трехлетний сын. Тут же появился плотник, дядя Макар, а за ним прилетела вездесущая тётя Сима. На деревне её звали Симка-суматоха.

– Ой, Андрюшенька, ой, сколько лет не виделись, – причитала тётя Фрося и плакала навзрыд. По её щекам катились обильные слёзы.

Тётя Фрося очень похожа на мою маму и обе они всегда плакали при встрече или расставании. Мы обнялись. Подоспел дядя Макар:

– Тать мои старые кости, кого я вижу! Солдатик! Зови на помочь, Фросинья!

Солдатиком Макар называл меня после моего армейского отпуска. Тогда я заявился в деревню при полном параде – вся грудь в орденах, как новогодняя ёлка в игрушках. А «помочь» – это когда приглашают соседей подсобить в большой работе – поставить сруб, скосить большую поляну или сметать стог. Расплата всегда одна – хорошо накрытый стол. И напиток всегда один – золотистая медовая бражка.

Дядя Макар особенно уважал вторую часть события.

– Тебе бы только нагужеваться! – укорила плотника тётя Сима. – С утра уже без меры!

– Обижаешь, нянька, – возразил ей Макар, – мы меру знаем. Как нету, так и хватит.

– Как поживаешь, дядь Макар? – спросил я.

– Ить, как картошка, солдатик. Если зимой не сожрут, то к лету посодют, – ответил плотник. И без перехода: – Завтра рыбалить пойдём. Надысь в омуте вот такого талменя видел. Сам-один и не вытащу!

Вечером за праздничным столом собралось полдеревни. Во дворе поставили и накрыли стол. Больше всех суетился плотник Макар. Мы сидели рядом. Он спросил:

– Как твой корабль, дюже большой?

– Сто восемьдесят метров, дядя Макар.

– Ух ты! Это, как до той горы!

«До той горы» и за три дня не дойдёшь. Но у Макара свои понятия. Он говорил: «Тут дорогу меряли чёрт да Тарас, у них веревка порвалась. Тарас говорит, давай свяжем, а чёрт говорит – да так скажем!»

Дядя Макар в конце войны угодил на Сахалин и там охранял пленных японцев. С тех пор помнил несколько слов на японском: «Стой, стрелять буду! Руки вверх! Работать!» Я же знал другие, мирные фразы: «Доброе утро, спасибо, до свидания и сколько стоит?» Под ядрёную медовуху мы легко общались с Макаром на японском. У медовухи интересная особенность – голова становится ясной и прозрачной, а вот ноги уже не идут.

С утра зарядил дождь и тётя Фрося отменила покос. Если бы было «вёдро», мы бы собрались ворошить сено или метать стог. Тётя Фрося ушла наводить порядок в клубе, которым заведовала. Мы с дядей Гришей сидели под навесом, покуривали и слушали шум дождя.

Мой родной дядька удался во всём. Как говорится, ладно скроен, крепко сшит. По молодости все деревенские девушки были от него без ума. Высокий, плечистый, он и сейчас мог свалить быка за рога и с одного удара голым кулаком забивал гвоздь. Во время войны дядя Гриша был разведчиком. Ходил за линию фронта, добывал «языков». Войну дядя вспоминать не любил. Только однажды мне удалось уговорить его на рассказ о войне:

«Пошли мы втроём, вернулись двое. Ползком добрались до ихнего блиндажа с пулемётом. Обоих немцев у пулемёта обезвредили без шума. Да не заметили, как из блиндажа выскочил офицер. Шустрый был гад, успел два раза стрельнуть. Суркичину прямо в лоб попал, насмерть, второму, Феде, бедро прострелил. Схватился я с фашистом бороться. Он скользкий, как змей, всё вывёртывался. Наконец, я его прижал маленько, что-то в нём хрустнуло, он и затих.