Виктор О'Коннелл - Сын Орла

Кроме того, Чистый Голос никак не мог понять монахинь. Во время утренней службы они были – само спокойствие и уравновешенность, но эти качества куда-то бесследно улетучивались в течение дня. Он еще не встречал взрослых людей, которых бы так легко выводили из себя дети. Казалось, не проходило дня, чтобы у одной из сестер не случился приступ гнева. Радостные улыбки, которыми монахини встретили Чистого Голоса и Пловца в первый вечер, стерлись с их лиц через пару дней и не появлялись, пока в школу не прибыла очередная партия новеньких.

Много лет спустя Чистому Голосу довелось беседовать с монахиней, которая объясняла противоречивое поведение сестер следующим образом. Любая монахиня считала своим долгом видеть Христа в каждом ребенке и быть ему духовной матерью; и невинность каждого вновь прибывшего воспитанника давала сестрам еще один шанс почувствовать в первозданной ясности свое призвание. Но по прошествии нескольких часов или дней несовершенства этого ребенка – или их собственные – затуманивали девственную чистоту отношений, и радость снова уступала место разочарованию и досаде.

Внезапный обжигающий удар указкой по пальцам, унижение оттого, что тебя ведут через всю комнату, больно ухватив за короткие волосы на виске, – все это было хорошо знакомо Чистому Голосу. Случавшиеся время от времени вспышки насилия со стороны учителей и воспитателей усугубляли ощущение угрозы телесного наказания, нависшей над каждым школьником.

Как и все в школе, Чистый Голос был наслышан о Поле Равене. Полу было всего одиннадцать лет, когда он умер. Он убежал из школы и пропадал где-то двое суток, пока конные полицейские не напали на его след. Оказалось, что все это время он прятался в лесу рядом со школой и в конце концов сам прибрел назад в полуобморочном состоянии. Когда Пол отказался отвечать на вопросы, сестра Мэри Джозеф посчитала это молчаливым высокомерием. Она велела воспитателю раздеть мальчика, выпороть кожаным ремнем и приковать цепью к кровати на два дня, посадив на хлеб и воду.

Чистый Голос как-то подслушал разговор трех рабочих фермы. Рабочие обсуждали этот случай на английском языке, хотя один из них был французом, другой – голландцем, а третий – шведом. Когда Пол Равен умер, говорили они, патологоанатом засвидетельствовал, что мальчик длительное время страдал от туберкулеза. В течение последних нескольких недель его нагружали дополнительной работой, потому что воспитатели не верили, что он болен, и считали его симулянтом. Трое мужчин защищали монахинь.

– Я бы скорей поверил монахине, чем этому лживому дикарю, – говорил француз. – Индейцы только и делают, что жалуются на свою жизнь. Нужно быть святыми, чтобы иметь с ними дело. Никогда не знаешь, когда они живьем сдерут с тебя шкуру.

– Это правда, – соглашался швед. – Надо почаще давать этим краснокожим по мозгам, – это единственный язык, который они понимают.

Голландец распалял себя, пока не воспылал праведным гневом.

– Если бы какой-нибудь индеец вздумал завести шашни с монахиней, я бы сам вышиб ему мозги.

Чистый Голос уже заметил, что учеников, жалующихся на недомогание, обычно подозревали в симуляции. Это продолжалось до тех пор, пока симптомы болезни не обострялись, после чего больного безо всяких объяснений отправляли домой.

Многие годы спустя он узнал, что некоторые школьники болели, не получая лечения, по нескольку лет. Четыре мальчика умерли от туберкулеза, и было установлено, что произошло это из-за того, что они не получили своевременного лечения.

Случались и другие истории, вызывавшие у Чистого Голоса недоумение. Взять хотя бы странное поведение воспитателя из Германии со сломанным передним зубом и татуировками «Kaiser» и «Mutter» на предплечье. Днем воспитатель следил за работами по дому и на ферме, а ночью присматривал за порядком в спальнях. После того, как выключали свет, он иногда ходил между кроватями, выбирал двух мальчиков и уводил их в подсобное помещение, где хранились швабры и другие принадлежности для уборки. Там он приказывал им снять одежду. Через некоторое время мальчики, поменявшись пижамами, возвращались в свои кровати. Если воспитатель оставался ими доволен, то на утро он давал им более легкую работу; в противном случае он нагружал их дополнительной работой. Не раз, слыша, как немецкий воспитатель бродит по спальне в поисках очередной жертвы, Чистый Голос накрывался с головой одеялом и лежал, затаив дыхание, чтобы на него не пал выбор.

В одно прекрасное утро после воскресной мессы – это случилось через шесть месяцев после начала учебного года – Пловец поджидал Чистого Голоса на выходе из часовни. Помня о запрете на разговоры, он отчаянными жестами пытался что-то сообщить брату. Наконец, сгорая от нетерпения, он потащил Чистого Голоса по лестнице на третий этаж и подтолкнул к окну, показывая куда-то вдаль. Этой ночью в прерии появилось типи. Оно стояло прямо за территорией школы. Даже с такого расстояния Чистый Голос немедленно различил на типи знаки Ловкого Охотника. Одинокий всадник въезжал в ворота школьного двора. Это был Ловкий Охотник; на поводу он вел вьючную лошадь. Старый индеец остановился у дверей кухни и стал терпеливо ждать, когда на него обратят внимание. Братья кубарем скатились по лестнице и бросились через двор к деду. Спешившись, Ловкий Охотник надолго заключил братьев в объятия. Благословив внуков, старик ощупал их плечи и грудь, потрогал бицепсы.

– Так я и думал, – проворчал он, – они не дают вам чистую пищу.

Ловкий Охотник сказал, что возвращается с охоты. Он привез дичь – двух небольших оленей – и хочет подарить ее школе, чтобы все дети хотя бы в этот день отведали здоровое дикое мясо.

Приезд Ловкого Охотника произвел переполох. Несколько любопытных школяров вертелись вокруг старика, но Пеллетье оттеснил их в сторону, расчищая дорогу для разъяренной сестры Мэри Джозеф.

– Не смейте касаться детей! – закричала она Ловкому Охотнику. – Нам здесь не нужны вши.

Пеллетье был смущен. Опасаясь гнева старого вождя, он сказал ему, что заместитель директора школы не хочет, чтобы ученики испачкали школьную форму пылью прерий.

Оглядевшись, старик заметил корыто с водой, стоявшее рядом с насосом.

– Я приготовлю в нем мясо.

Когда Пеллетье перевел сестре Мэри Джозеф слова Ловкого Охотника, та пробурчала сквозь зубы, но так, чтобы все могли ее слышать:

– Уберите кухонные ножи. Эти бездельники не признают частной собственности и не считают за грех воровство. Они не могут, чтобы не прикарманить что-нибудь, – это у них в крови. Скажите ему, чтобы убирался восвояси. А если вернется, я вызову полицию, и его арестуют.