Сергей Венедов - Игра в бирюльки

В середине декабря в Марселе все же холодно, хотя и не сибирские морозы. Кранцев зябко поеживается и что-то говорит, нервное, пустячное, чтобы заполнить ваккум, снять возникшее напряжение. Его внимательно слушают, но предложение зайти куда-нибудь что-нибудь выпить отклоняется. Взамен предлагается зайти «к нам домой», выпить горячего чаю, именно чаю, а не кофе, но через полчаса, сначала она должна отвести маленькую Еву в школу. Полчаса длиной в полвека. Кранцев уже не дрожит, а трясется – от холода и от волнения. Ему всегда не хватало уверенности в себе при первом сближении с женщиной, но магия линии рта Юдифь сильнее волнения. Конечно же, он не собирается ее трахать (отвратительный новояз), но полон решимости впиться в этот рот, горячо ласкать и любить незнакомку. Просто так, с бухты-барахты. И не считать минут наслаждения и, возможно, счастья. Ему так хочется, чтобы кто-то внятно ответил на его неуемное желание любви: без суеты, медленно, деликатно, мощно, бесконечно. Банальные мужские фантазии.

Однако переступая порог квартиры Юдифь, он так и не сумел сбросить напряжение, остался натянутым, как тетива. По всей видимости, совсем не этого ждала от него женщина, тоже явно смутившаяся своего слишком быстрого и слишком очевидного, а значит, предосудительного порыва и согласия при виде этого незнакомого мужчины, внезапно взволновавшего и привлекшего ее своим тревожным, пронзительным взглядом. Но прежде чем протянутая рука Кранцева коснулась щеки женщины, чтобы ответить на ее молчаливый призыв и ринуться в наваждение, в его сознании вспыхнули подробности их недавнего знакомства, вызвав невольную гримасу боли: муж Юдифь, беседующий с консулом Жабриным, и странное переплетение их взглядов. Не иначе как западня, поставленная ему, балбесу Кранцеву, французскими секретными службами или их гэбэшными коллегами – поймать его, грешного, «на женщине». Чтобы, значит, «посадить трусливого кролика на сковородку, завербовать или просто подставить для отвода глаз или чтобы запутать следы», черт их знает, что у них может быть на уме. А шикарная женщина вроде Юдифь – верная ловушка для озабоченного, безмозглого Кранцева.

Его протянутая рука застыла на полпути, чтобы вернуться на сразу вспотевший собственный лоб. «Авария, облом», – с презрением к самому себе подумал он. Мудрая Юдифь сразу же уловила перемену в настроении гостя, его внезапное и непонятное отторжение, сколь непоправимое, столь и непростительное. Она инстинктивно отступила на шаг, глаза погасли, и Кранцева окатила холодная волна стыда от собственной позорной капитуляции. «Ставок больше нет, игра сделана, господа». Шах и мат. Он никогда не коснется этих зовущих губ, не обовьет руками зрелое тело прекрасной француженки, готовое слиться с ним в искреннем и спонтанном желании. Скорее всего, этого не произойдет и во второй жизни. Чудак ты, Кранцев, на известную букву.

Можно ли и как объяснить подобные, далеко не редкие сбои в безалаберной жизни Артема Кранцева – чувствительного, но по большому счету застенчивого хлопчика, даже робкого в отношениях с женским полом? Полная противоположность мачо, хотя и не слюнтяя. Просто ласковый, неуверенный в себе маменькин сынок, немного избалованный любопытством женщин, ищущих нежности. В нем они ее безошибочно угадывали. Именно эти его неистощимые запасы нежности одновременно привлекали и разочаровывали, если процесс предварительных ласк затягивался. Увы, женщины суровы, требовательны и конкретны в своих желаниях. Не терпят мужских капризов и тем более сбоев. А Кранцев как раз позволял себе покапризничать, слишком прислушивался к своему настроению, а не к основному инстинкту.

В результате с женщинами у Артема выходила сущая мука. И хотелось, и кололось. Во-первых, ему казалось, что он всегда был женат на Светлане, которая принимала и терпела его капризы и сбои. Их брак уже с самого начала держался не на супружеских соитиях, а на взаимопонимании, взаимоуважении и чисто человеческой привязанности. Во-вторых, женщины искушали Кранцева не из-за избытка гормонов, а из тщеславного стремления самоутвердиться, победить. Себя и их. В-третьих, в «ближнем бою», когда наконец его тело и мозги просыпались от летаргии, Кранцев впечатлял противоположный пол не только своей непосредственностью, мальчишеством, но гораздо больше своей раскованностью, фантазией и неистовством. Поэтому чаще всего после близости с ним возникавшие порой подружки настаивали на продолжении связи, от которых он бежал как черт от ладана к своей домашней, такой знакомой и порядочной Светлане. С ней-то он твердо знал, что не рискует услышать насмешку или подхватить «дурную болезнь».

Целомудренная по воспитанию и убеждению, Света не искала и не ждала от него шквальных сексуальных набегов, ее привлекали деликатность и пылкость мужа в постели. Его же притягивала неподдельная, устойчивая чистота тела и помыслов супруги, никогда не видевшей и не терпевшей порнухи. Порнухой же для нее было все, что выходило за рамки «установленных приличий», т. е. супружеской верности, неукоснительного исполнения супружеского долга и домашних обязанностей. Ей и в голову не могло прийти, хотя порой смутные подозрения возникали, вызывая приступы неудержимого гнева, что ее муж, Артем Кранцев, как раз склонен к смелым сексуальным грезам и «низким плотским утехам». То есть к «неразборчивым половым связям» с особями исключительно противоположного пола, исключая свальный грех, садомазохистские забавы, скотоложество, педофилию и, разумеется, некрофилию. Подобными познаниями он мог бы только шокировать свою простодушную супругу – «девушку из хорошей семьи», инженю, которой он пытался решительно, но безуспешно овладеть еще до свадьбы. А потом согласился начать с ней роман жизни «в розовом цвете» – честной, добропорядочной, спокойной. И даже решил, что наивность, взаимная неловкость и некоторая ритуальность даже вносят определенную пикантность в их телесные отношения на исходе двадцатого века, после череды сексуальных революций в большинстве развитых стран. Нарушить эти условности было бы святотатством. Это ощущение навсегда закрепилось в сердце Кранцева и цементировало его брачные узы с женой, вопреки то и дело вспыхивавшим сексуальным пульсациям, постоянной нехватке денег и непреходящей неприязни подозрительной тещи к никчемному, с ее точки зрения, зятю – «этому провинциалу».

Еще со студенческих, добрачных времен в сознании Кранцева прочно отпечатался, засел и уже никогда не покидал его образ идеальной девушки-мечты, поразившей однажды его воображение в институтской библиотеке: черные локоны, ямочки на щеках, большие яркие глаза, голова прилежной ученицы, склоненная над книгой. Именно такой являлась ему во снах студентка Светлана, излучавшая чистоту тела, мыслей и души. Несколько раз они перебрасывались общими фразами в столовой или в коридорах института. При этом Кранцев почему-то глупо робел, девушка казалась неподступной, неодолимой, так как совсем не кокетничала, держалась просто, дружелюбно, без показного интереса. В те времена, да и потом еще долго Кранцев вообще был неравнодушен к «чистым» девушкам, смотрел им в лицо, а не на ножки или попочку. Он так и не сумел сказать черноволосой красавице что-то вразумительное и, получив диплом, так и уехал на свою стажировку в тропиках, уже сотрудником МИДа. И уже там, на далеком острове в Индийском океане, по прошествии некольких месяцев видение чистого, улыбчивого лица Светланы не переставало покидать его затуманенные тропической жарой мозги. Оставалось лишь сесть и написать письмо. Что и было сделано одним ранним томительным, душным утром. Письмо ушло с диппочтой на адрес институтского товарища, с просьбой передать послание по назначению. Почтового адреса девушки Кранцев не знал. Самое поразительное, что через некоторое время он получил ответ – ничего особенного, никаких девичьих признаний, восторгов, да и глупо было бы их ждать. Просто теплый тон товарища по институту. Но письмо окрылило, и через три дня после возвращения с острова Кранцев с букетиком ландышей и прежним глупым видом уже ждал Светлану на первое свидание у метро «Динамо».