Александр Лобанов - Юнайтед. Роман

Таксист довёз Артёма до шлагбаума. Дома в посёлке утопали в хвое. Крыши авто были вечно присыпаны иголками, в зеркальных лобовых стёклах небесная синева отражалась сквозь переплетение сосновых и еловых ветвей. Здесь было больше тишины и свежести, чем в посёлке отца Николая. Несмотря на обширность уходящих в хвойную чащу участков и вычурное архитектурное обличье коттеджей, Артёму иногда казалось, что здесь царит атмосфера уютной советской турбазы.

Возле дома Эликса, переминаясь с ноги на ногу, курил Марат Сухоручка.

– Какие люди! – опешил Артём.

– Здорово, Тём, – с сосредоточенным лицом откликнулся Марат. – К Александру Иванычу?

– Ну да. – Артём достал сигарету, закурил рядом. Он с изумлением косился на черноглазого, черноволосого Марата, как всегда, непричёсанного, как всегда, в изношенном пиджаке и мятых брюках. Эликс не говорил, что он будет здесь.

– Меня Александр Иваныч вызывал, обсудить надо было кое-что, – пресно пояснил Марат. – Я сейчас обратно на электричку.

– Ясно.

– Как на работе-то?

– Да вот только с неё.

– Ну ладно, давай, Тём. – Марат Сухоручка докурил.

Артём присел, аккуратно затушил окурок о плиточную дорожку, кинул под крышку мусорного контейнера и пошёл было к калитке, но вдруг развернулся и бросился догонять уходящего парня:

– Слышь, Марат! Погоди-ка! А мне чё, получается, в понедельник к вам теперь не ехать? Ты привёз деньги?

– Не-не, ты приезжай, как обычно! – отрицательно помахал рукой Марат. – Он меня по другому делу вызывал.

Артём пожал плечами и направился к дому.

Просторная и гулкая, словно теннисный корт, гостиная Эликса, раскинувшаяся на весь первый этаж, выглядела готовой к приёму развесёлой молодой компании. Обычно близко придвинутые к плазменной панели кремовые кожаные кресла либо встали, незаметные, в углах, либо прижались к бокам дивана. Светло-серый керамогранит был идеально вымыт – Эликс явно вызывал домработницу, убиравшуюся в его московской квартире. Затаившиеся среди высоких окон стеклянные двери, ведущие на веранду, были распахнуты в сумеречное сосновое пространство, невесомые занавески то взлетали от ветра, то замирали невозмутимой подвенечной фатой. С правой стороны гостиная сливалась с кухней, торцовую стену занимал гарнитур, сияющий серебром никелировки. Неярким лампадочным светом горела бесшумная микроволновая печь.

– Решил пирожком перекусить, вишнёвым, пока дамы не видят, хе-хе. – Эликс, какой-то неуклюжий, словно спросонья, нашарил в ящике штопор. – А раз ты приехал, так винца вместе выпьем. Я думал, ты опоздаешь, как всегда.

Артём умиротворённо осматривался. Телевизор работал без звука на канале Discovery, огромный экран с полавтомобиля длиной зеленел, подобно окнам напротив, – американские исследователи в штормовках сновали на фоне иноземных лесов.

– Сейчас с Сухоручкой столкнулся. – Артём дал Эликсу приглянувшуюся ему бутылку. – Что он у тебя делал-то? Мог бы и деньги захватить.

– Деньги, Артём, – твёрдо сказал Эликс, – возишь ты. Не хватало ещё, чтобы он такие суммы в своём дырявом пиджаке по электричкам таскал. И потом, до условленного понедельника ещё три дня.

– Ой, ладно, можно подумать, я в бронежилете инкассатора езжу, – проворчал Артём. – А так бы хоть не вставал в понедельник в такую рань.

Эликс налил себе и Артёму вина, они вышли с бокалами на выложенную плиткой ступенчатую веранду, где стояли стол и стулья из зелёного пластика. Ступени, как в воду бассейна, спускались в густую неподстриженную траву. Чуть поодаль, изогнув шеи, возвышались над травой стеклянные, точно сделанные изо льда, из сосулек, фигурки оленей. Артём смотрел на деревья. Если бы не пыльный зелёный пластик и не пол веранды под ногами, можно было бы почувствовать себя даже не на опушке леса, а в глубине, на сказочной поляне.

– Ты знаешь, что ты хиппи? – Артём поцокал ногтем по ножке бокала. – Чистый хиппи. Я уверен, американские бывшие хиппи, взявшиеся за ум и разбогатевшие годам к пятидесяти, выглядят так же, как ты.

– Американским дедушкам-хиппи уже давно за семьдесят. А про меня уж что говорить. В молодости я кем только не был.

– Не был разве что геем.

– Вот уж что миновало! – вздрогнул Эликс. – Женщин всегда как-то было достаточно.

Артём наблюдал, как светящееся крохотной радугой насекомое проползло по рукаву футболки Эликса, перескочило на бороду и затерялось среди нитей цвета инея.

– А на хиппи, знаешь, я бы и сейчас молился, если бы не их страсть к ЛСД и всякой наркотической дряни, – сказал Эликс. – Без этой дурной составляющей их движения они могли бы быть историческим образцом.

– Кстати, ты любишь Grateful Dead? – спросил Артём.

– Были в молодости пластинки, но не переслушивал. Слишком густо и психоделично для меня. Ты знаешь, я больше люблю те команды, которые, строго говоря, никакого отношения к хиппи уже не имели.

– Но сам ты всё равно хиппи.

– Движение умерло. В чём-то они были правы. Свобода. Свобода любви. Неприятие насилия. Я обеими руками. Почему-то всегда так бывает: появляется вдруг движение, молодое, прогрессивное, и одна половина их идей – просто шедевр! Именно то, что нужно новому поколению! Но другая половина отвратительна. И из-за неё рано или поздно всё движение загибается. В случае хиппи это как раз наркота, сделавшая их асоциальными и нежизнеспособными, какими бы светлыми и свободными в душе они ни были. И должен пройти, не знаю, наверное, ещё один век, чтобы появилось уже другое поколение, которое очистит эти идеи, отделит зёрна от плевел, возьмёт только самое лучшее от предшественников.

– То есть полная свобода, кроме свободы обращаться со своим организмом, как хочешь, – резюмировал Артём.

– Примерно так. – Эликс задумался. – Хотя я бы не сказал, что, отказываясь, например, от алкоголя или от нездоровой пищи, ты в чём-то ограничиваешь свою свободу. По-моему, таким образом ты, наоборот, бежишь от настоящего рабства… А вообще, ты никогда не задумывался над тем, как в нашем обществе понимают свободу? Все боятся этого слова.

– По-моему, для большинства свобода – это в лучшем случае противоположность тюрьме, – сказал Артём. – А в худшем случае – что-то опасное. Свобода преступления, короче.

– Каждый искажает это понятие по-своему, в меру своей внутренней ущербности.

Артём сбросил сыпучую палочку пепла в бокал. Выругавшись, встал, спустился на ступеньку, выплеснул вино в траву.

– Ну чего ты как свинья? – Эликс налил Артёму новые полбокала. – Нас веками учили, что каждый человек – потенциальный преступник. Какая, на хрен, свобода тут может быть? От этой изначальной установки и отталкиваются те, кого ты называешь большинством, когда начинают говорить о свободе. Потому что по себе судят. Проецируют свою ущербность на других. Я тебе рассказывал, люди очень удивляются, когда я им говорю, что у меня нет совести. Конечно, я ведь не похож на бессовестного в общепринятом понимании! Им почти невозможно объяснить, что мне не нужна совесть для того, чтобы не совершать дурного. Я прекрасно обхожусь без костылей и внутренних предохранителей. А вот моральным уродам эти предохранители, к сожалению, необходимы.