Надежда Васильева - Когда ангелы поют. Повесть

Кто-то из философов древности мудро сказал, что в первую очередь необходимо развивать в маленьком человеке его духовное начало, а материальные блага он заработает сам. Но ведь её родители не читали тех философских книг, какие читает сейчас она. Мать отказывала себе во всём, чтобы порадовать их с сестрой новой покупкой, отправить с классом на экскурсию, дать высшее образование. Конечно, они с Томкой родителям помогали много. У них был свой дом, скотина, огород, палисадник с цветами. И в хозяйстве дел всегда хватало. Сушили сено, рвали лебеду для поросёнка, кормили кроликов, складывали дрова в поленницы. И пока «трудовая повинность» была не отработана, думать об играх во дворе или купанье не моги! По субботам производилась влажная уборка всего большого дома. Томка, как старшая, мыла гостиную, она – детскую комнату, мама – спальню и кухню. После уборки ходили в общественную баню. Очереди в баню были большие, особенно в женское отделение. Тазы, сумки с одеждой, бутылочки с питьём. Почти все женщины знали друг друга. Посёлок невелик. Очередь превращалась в настоящие посиделки. Обсуждали мужчин, сетовали на детей, делились информацией о том, что нового поступило в магазины, пересказывали то, что слышали по радио. Чтобы дети не развешивали уши, отправляли их на пустырь за баню играть, зимой – в снежки, летом – в лапту. На полок в парилке мать сначала их с сестрой затягивала с руганью, а потом – первыми бежали занять углы, чтобы не мешаться под ногами заядлых парильщиц. А после бани мать с Томкой везли её на санках домой. На ногах лежали сумки с бельём, из-за которых почти не видно было звёздного неба. А ей так хотелось найти глазами три в ряд стоящих звезды, которые всегда притягивали её внимание. А Томка ворчала и зло косилась в ее сторону:

– Ишь, расселась, Лысаба! Везите ее! Барыня нашлась!

Прозвище «Лысаба» приклеила ей сестра за мягкие, как пух, белые волосы. Сама же Томка гордилась своей толстой черной косой.

– Ну, Томка! Злая ты всё-таки! Наташка ведь на пять лет тебя младше! Что ты всё себя с ней равняешь? – пробовала усовестить сестру мать. Но сестрица норовила так резко дернуть веревку санок, чтобы они перевернулись в снег. И если это у неё получалось, мать больно щёлкала её по лбу, от чего Томкина злость начинала брызгать во все стороны. Какие только обзывки не извергал её маленький желчный ротик. И никак её было не урезонить.

Наташа росла очень болезненной, и мама бесконечно и неустанно лечила её народными средствами. В нос обычно закапывался сок лука, чеснока, вперемешку с соком столетника. После всех этих снадобий в носу щипало и жгло так, что выть приходилось на весь дом. А Томка передразнивала её, кривя всякие мерзкие рожицы. Но больше всего доставалось ей от сестры, когда родители уходили на работу. Тут уж Томка отводила душу. Перед приходом на обед отца Томка тащила её, заплаканную, к умывальнику, споласкивала ей лицо холодной водой и трубила в ухо:

– Только попробуй наябедничать отцу, никогда гулять с собой не возьму и ребят всех настрою, чтобы с тобой не водились.

Угроза звучала весомо. И на подозрительные взгляды отца Наташа, хлюпая носом, заученно твердила одно:

– Мыло в глаза попало!

А любимым занятием Томки было обсуждать мать. Мол, не попросит помощи, а потом упрекает. А ещё сестра не любила, когда мать старалась быть лучше, чем есть на самом деле. Это случалось, когда в дом приходили незнакомые или малознакомые люди. Голос у мамы становился каким-то грудным, воркующим. А вид – таким интеллигентным, что Томка, подмигивая ей, давилась со смеху.

– Смотри! Смотри! Интеллигентная какая! – шептала она ей на ухо. – А люди уйдут – она отцу таким матом врежет!

Иногда Томка так выводила мать, что та, прикусив воротник старенького фланелевого халата, начинала гоняться за ней вокруг стола, чтобы схватить за косу. Длинноногая Томка, войдя в азарт, увёртывалась и поддразнивала:

– Ну! Ну! Попробуй-ка! Схвати её, схвати!

Мать, больная и тучная, задыхаясь от этого суматошного бега по кругу, притворно изображала на лице плаксивую гримасу и, заикаясь, сквозь смех и слёзы повторяла: «Сэ… сэ… сэ….!!!» Видимо, язык не поворачивался произнести на дочь грубое слово. Прыгая вокруг стола то влево, то вправо, Томка подсказывала ей: «Стерва!», «Собака!», «Свинья!». Тут мать, наконец, останавливалась, переводила дыхание и устало произносила:

– Ну, паразитка, погоди у меня!

Но более десяти минут сердиться мама не умела. И снова они, как ни в чём не бывало, вместе ели тонкие, воздушные блины со сметаной. И снова общалась так, словно и не было никакой размолвки.

Сестра уехала учиться в Петербург, когда Наташе было всего десять лет. И когда приезжала домой на праздники или каникулы, любила посекретничать с мамой на кухне, плотно прикрывая дверь перед самым носом младшей сестры: «Не мешай! Дай с мамой поговорить! Займись уроками!». Причём говорила это с таким злорадным торжеством, что у Наташи захватывало дух от обиды. А мама только головой качала. Начинать ссору со старшей дочерью, приехавшей всего на два дня, ей очень не хотелось.

Наташа вздохнула, взяла в руку нож, стала очищать кочан капусты, вырезая и откидывая в сторону грязные листья. Делала это так усердно, словно вместе с листьями хотела вырезать из памяти все плохое и ненужное. Только с капустой было справиться легче.

Но нет такой сферы в жизни человека, куда бы не смогла проникнуть вездесущая зависть. Вот и теперь она пришла на смену, казалось бы, невинным детским пинкам и обзывкам. В плане материального достатка сестра преуспевала: сама была заместителем директора конфетной фабрики, муж заведовал рестораном. В пору оголтелых дефицитов того времени их дом был полной чашей. Томку в Наташе бесило буквально всё: любовь родителей, успехи в работе, забота мужа, внимание мужчин, уважение подруг. И год от года нападки сестры становились всё яростнее и беспощаднее. Наташа старалась никому не рассказывать об этом. В такое было просто трудно поверить. И только однажды мама, горько вздохнув, сказала: «Меня не станет, вы не будете дружить!» Сказала, как нитку в иголку вдела. После смерти родителей они с сестрой разошлись «как в море корабли». И с тех пор не виделись уже много лет. Ни звонками, ни письмами не обменивались. И даже о смерти мужа Наташа сестре не сообщила.

Но, как бы там ни было, родители были в детстве для них с сестрой авторитетом. Их укор проникал в душу глубоко.

Почему-то вспомнилось, как мать плакала, жалея Томку: «Бедная моя девочка! Ей с собой не совладать. Не смотри на меня так, Наташенька. Жалей сестру. Это всё от тёмных. Она и сама не рада! Молюсь за неё, каждый Божий день молюсь!». Тогда этого было не понять. И даже сердилась на мать. Нашла, за что жалеть! Эгоистка Томка, и всё тут! А теперь вот слова матери вспоминались чуть не каждый день. И порой Генку было тоже до слёз жаль. И фраза: «Не ведает, что творит» – наконец, наполнилась смыслом. Читая философские книги, ясно представляла Тонкий мир, заполненный потоками темных и светлых энергий. Притупит человек бдительность, ослабит волю, и тут же закрутит его в потоке дьявольских искушений. И один грех тянет за собой другой. И сам на себя диву даёшься. Язык вперёд мыслей бежит, несёт, что к носу ближе. Коришь себя потом: «Зачем сказал?». Да что толку? Слово не воробей… Ещё мама в детстве учила: «Держите, девчонки, язык на жёсткой сцепке. От него много бед!»