Анна Емельянова - Пантелеимон

Востоке, а позже достигнув Рима, стал именоваться культом Эскулапа. В Храме, где в то утро должно было состояться жертвоприношение, он возвышался перед громадным алтарем, сжимая в мраморной руке посох, вокруг которого обвилась змея. Согласно легенде, повстречав аспида, эскулап убил его, но тотчас к мертвой твари выполз второй аспид, держа во рту целебную траву. Эта трава воскресила убитую змею. Изумленный Эскулап нашел принесенный аспидом вид растения и с тех пор воскрешал людей.

Аспид навеки сжал в объятиях посох в руке скульптурного Эскулапа. Бог врачевания изображен в просторном плаще и сандалиях. Бородатое лицо человека средних лет, обрамленное густыми волосами, восхищает мудростью. Статуя ярко озарена пылающим огнем.

Высокий свод тонет во мгле. Вдоль стен в нишах искрятся десятки масляных ламп. Их пламя отражается в мозаике пола.

Войдя внутрь Храма, Пантолеон сразу же увидел фигуру Евфросина. Придворный врач находится рядом с алтарем. Возле него стоит незнакомый Пантолеону человек средних лет в роскошном хитоне, с завитыми каштановыми волосами. Ростом он выше Пантолеона. Чуть в отдалении несколько жрецов складывают в сокровищницу золото, которое пожертвовал храму Евфросин.

– Ты успел вовремя, Пантолеон, – шепнул он, заметив юношу. – Жрецы еще не пропели божеству гимны!

Торопливо подойдя к Евфросину, Пантолеон слегка ему поклонился.

– Вы же знаете, что я не верю в Эскулапа, наставник, – тихо ответил он.

– То, что ты не веришь в него, – это неважно! Тебе всего лишь нужно придерживаться традиций, чтобы получить место при дворе, – огрызнулся Евфросин, который уже устал от того, что его любимый ученик во всем хочет быть честным, искренним и правдивым. Конечно, он понимал, что Пантолеон еще молод, а в годы юности многие презирают лицемерие. Но, в тоже время, вокруг Евфросина было много учеников того же возраста, что и Пантолеон, которые умели великолепно лгать ради собственной выгоды. Впрочем, у них отсутствовал грандиозный дар врачевания, присущий Пантолеону.

– Позволь представить моего друга, лекаря Аристарха, – молвил Евфросин, повернувшись к человеку с завитыми волосами.

– Приветствую вас, Пантолеон, – улыбнулся Аристарх. -Я наслышан от достопочтенного Евфросина о том, что боги наградили вас мудростью. Это редко для столь молодого человека.

– Единственное, что я хочу, это чтобы моя мудрость служила страждущим, – глухо произнес Пантолеон.

– Я восхищен! – Усмехнулся Аристарх, негромко зааплодировав. – Поистине ты не ошибся в ученике, друг мой Евфросин!

Придворный врач с гордостью сжал плечо Пантолеона, а юноша, смутившись, опустил взор.

Между тем жрецы, выступив к алтарю, велели прихожанам преклонить колени.

– Да снизойдет на нас великая щедрость твоя, о, Эскулап, бог врачевания! Ты покровитель всех болящих! В твоих руках есть власть над всеми недугами, а сия власть возносит тебя над всем миром, ибо ничто так не заставляет народы вопить, стенать, рыдать, как недуги! – провозгласил седой смуглый жрец. – Пусть кровавые раны зарубцуются по велению твоему! Пусть остановятся реки гноя! Пусть исчезнут невыносимые боли, ибо каждая кость способная восстановиться по желанию твоему!

Жрецы затянули гимн, сложенный в ту далекую пору, когда Эскулап был просто греческим богом Асклепием. Их голоса эхом отдавались под высоким куполом. Пение услаждало собой даже самый утонченный слух.

Закрыв глаза, Пантолеон постарался осознать, что он чувствует. Растворяясь в прекрасном пении, он, однако, не попадал под влияние лживого обворожительного наваждения. Веры в могущество Асклепия не прибавилось в его сердце. Просто он восхищался созвучием этих нот, соединенных в строгом пении, бренчании кифар, позвякивании кимвалов. Больше ничего не было для него в звучащих гимнах, Эскулап, бог греков Асклепий, по-прежнему оставался обыкновенной каменной статуей, в которой нет души. Эта скульптура не была образом, посредством коего можно обратиться к Силе более старой, нежели сам греческий народ. А сердце юноши тянулось к неведомому Единому Богу, который, как утверждают христиане, был любящим Отцом – Создателем всего человечества.

Ермолай говорил, что попросив Христа об исцелении больного, можно получить это исцеление даже не прибегая к снадобьям. До сих пор Пантолеон пока с трудом представлял, как подобное возможно, но очень хотел бы научиться у Ермолая молитвам, чтобы лечить страждущих.

До конца торжественного жертвоприношения, пока жрецы клали на алтарь убитых аспидов, воспевая могущество Эскулапа, Пантолеон терпеливо стоял, преклонив колени. Но как только гимны смолкли, и Аристарх заговорил с Евфросином, он поднялся с пола и объявил о намерении возвратиться домой.

– Сегодня вы не проводите занятий, наставник, – сказал он. – И поэтому я бы предпочел вернуться к своему батюшке.

– Ах, Пантолеон! А мы думали, что ты захочешь присутствовать на встрече учителя с больным, которого я к нему направил! Это слепой преторианский центурион. К сожалению, пока никто не смог вновь подарить ему зрение, – сказал Аристарх, с улыбкой изучая худого мрачного юношу, который смущался в его присутствии.

– О, нет, – ответил юноша. – Отец ждет меня к обеду. Прошу вас меня извинить.

– Конечно, бесценный мой мальчик, – ласково кивнул Евфросин. – Возвращайся к своему отцу. Евстрогий очень гордится тобой.

С благодарностью взглянув на него, Пантолеон стремительно покинул Храм Эскулапа. Он не знал, что Аристарх пристально смотрел ему вслед, впервые познакомившись со столь необычным юношей, который для своих восемнадцати обладал мудростью зрелого человека, но был необщителен.

Оставив Храм, Пантолеон почти забыл о собственном участии в службе. Его влекло через шумные площади Никомидии в центр, где располагался главный христианский храм города. Лаврсатяй рассказывал, что Ееввула ходила туда для участия в службах. В течении долгих месяцев Пантолеон думал об этом месте, но лишь сегодня он захотел войти в Храм. Он не боялся, что его обвинят в христианских взглядах, ведь он еще не был христианином, и его утреннее участие в жертвоприношении Эскулапу стало тому подтверждением. Но он желал ощутить дыхание Бога, которое, несомненно, присутствует в стенах здания.

Пантолеон стремительной походкой шагал по многолюдным улицам, где со всех сторон до него долетала то музыка авлосов, то чьято ругань, то смех, то грохот колес. Мычащие быки, торговцы, компании пьяниц, чьи-то паланкины, которые несли мокрые от пота рабы, смешение наций, языков, одеяний -все это, словно поток реки, бурлило в сердце залитой солнцем Никомидии. Пантолеон не обращал внимания на окружавших его людей. Перед ним возвышались почерневшие от копоти руины, которые оставили в центре города по распоряжению Диоклетиана. Император велел сжечь храм. Камни остались. Они лежали в черном пепелище, которое уже давно успело остыть. Исчезли фрески на стенах. Кое-где сквозь копоть еще видны силуэты ихтиса, или крестов, но в основном все сожрало прожорливое пламя.