Михаил Черкасский - Портреты

Мысль, сами понимаете, нешуточная. Очень хотелось бы попросить автора рассчитать, на какие экономические лишения и во имя чего идет рядовой болельщик, когда отправляется на футбольный стадион и при этом берет «полбанки» на троих, а потом, в разгаре фиесты, добавляет раз, другой и уже на одного, а не на троих? Нет, не готовили русских таким красочным способом, но справлялись они с национальными бедствиями и умирали лучше других. Но оставим внушительные свидетельства в масштабе народов и перейдем к существу вопроса.

Как поверить в трагизм тореро? Верно, когда он выходит один на один с быком, и третьего не дано, «ибо ничьей в этой борьбе не бывает» (Хемингуэй), – тогда еще можно говорить о трагизме. Но до того , как он вышел, до того , как он стал матадором, какие силы толкают его? В основном те же, «старые, как мир» – жажда риска, денег, успеха и славы. То, чего ищет смелый, неугомонный. Это прекрасно, не правда ли? «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю». Но если стереть румяна, коими раззолочено это ремесло, станет ли ради голой опасности рисковать тореро? Сапер, как известно, ошибается один раз, матадор – не единожды. И остается жив. Благодаря хирургам и антибиотикам – объясняет нам Хемингуэй. Но то, что делали миллионы саперов, называли работой. Трудной, опасной, благородной, но службой. Не оттого ли, что это не на виду и за это – ни денег, ни славы. А там – на вынос, на публику и ее поклонение. И это так нравится вчуже – заземленным, рассудочным, осторожным.

Вот что вынуждает нас отказать матадорам в трагизме. Все-таки это спорт вопреки утверждению Хемингуэя. И поэтому мы вправе вспомнить Жан-Клода Килли. Он был вторым горнолыжником, который трижды стал олимпийским чемпионом. В расцвете сил Килли бросил лыжи и подался в автогонщики. Эта профессия чем-то сродни матадоровой. Та же толпа, жаждущая острых ощущений. Те же дельцы. То же балансирование на краю бездны. И если в один прекрасный день (упаси господи!) обаятельный, смелый Жан-Клод… Тогда тоже заговорят о трагизме. Резонно? Вполне. Но что толкало этого смелого парня? Нужда, безысходность, отсутствие выбора? Нет. Ведь Тони Зайлер, первый великий горнолыжник, избрал другие опасности – стал киноактером. И если в один прекрасный день (упаси господи!) отважный, обаятельный Тони Зайлер лишится работы, станем ли мы говорить о трагизме?

«Цвет трагедии – белый». У трагедии, уважаемый господин философ, всегда один цвет – страшный . А когда в ход идут красивости спектра – это уже трагикомедия умствований. И недаром сам Хемингуэй говорил: «Это не спорт… Это трагедия… Трагедией является смерть быка». Вот кто трагичен! Без оговорок. И если бы души критиков переселить в быков – должна же быть справедливость! – если бы их выгоняли на арену, и вся куадрилья с их пиками, лошадьми, мулетами, шпагами и плащами начала мучить их, чтобы подготовить к закланию – боже, за что?! – и толпа ревела, требуя крови – за что?! – тогда какими бы кровавыми глазами смотрели они в трагические очи тореро?

Но критиков не переселишь. Даже по ордеру.

Самой неоспоримой трагической фигурой у Хемингуэя считается Гарри Морган. Тут вроде бы «человек вынужден идти по тому пути, на который толкает его необходимость. Необходимость эта лишена всяческого мистического ореола. Это материальная необходимость – нужда, угроза голода, которая подстерегает тех, кто кормится трудом рук своих» (Маянц).

Но если «необходимость лишена всякого мистического ореола», то, пожалуй, и Гарри лишен ореола трагического. «Одно могу сказать тебе, – говорит Морган, – я не допущу, чтобы у моих детей подводило животы от голода, и я не стану рыть канавы для правительства за гроши, которых не хватит, чтобы их прокормить. Да я и не могу теперь рыть землю». Допустим, не может – руки нет, потерял на контрабанде. И работать не хочет, и жену свою не пустит. Иначе, наверное, ей некогда будет завидовать черепахам, которые празднуют любовь сутками.

Коль скоро Морган не допускает этого, стало быть, обстоятельства толкают его. Так? Так. Если ограничиться канавами. Но Морган удружил критикам – наболтал лишнего. Автор тоже. Но критики превосходно справляются – толкуют, как им заблагорассудится и сраму не имут. Так толкуют, что невольно ловишь себя на мысли: читали ль вы?

«Морган, здоровый, работящий человек, обманут и ограблен богатым негодяем, одним из влиятельнейших людей Америки, Фредериком Гаррисоном. Будучи в безвыходном положении, он вынужден заняться контрабандой, в результате чего теряет руку и лодку, которая его кормит» (Маянц). Ограблен негодяем – это точно. Но другим, неким Джонсоном. И гораздо раньше. Контрабандой он вновь занялся еще до встречи с Гаррисоном. И в руку был ранен тоже до этой встречи. Но все это мелочи. Согласно Маянц или не согласно ей, но факт, что руки нет. И ее не вернешь. Впрочем, Морган и сам не подозревает, что есть у него «рука» – среди критиков. Всеми правдами и неправдами хотят они вызволить его из уголовного мира и перетащить на олимп. «Будучи в безвыходном положении, он вынужден… он повторяет: «у меня нет выбора».

Для такого, как он, нет. Для другого есть. Да еще какой.

С чего началось? Задолго до встречи с Джонсоном Морган был бутлегером, возил (или торговал) во время сухого закона нелегальное спиртное. Потом – невыгодно – бросил. Начал возить «богатых бездельников» на рыбалку. Джонсон упускает снасть и «рвет когти», не уплатив за нее денег. Крах: 40 центов в кармане. Но спустя полчаса решение уже принято: Гарри согласен на мокрое дело, он повезет все, что угодно. Мистеру Сингу, китайцу, угодно, чтобы это были китайцы, которых надо переправить на лодке. Мистеру Моргану угодно было задушить мистера Синга. «Зачем ты убил его?» – спрашивает приятель Гарри, пьянчуга Эдди. «Чтобы не убивать остальных двенадцать». Соловьев пишет: «Что касается мистера Синга, то он несомненно заслужил, чтобы его отправили на тот свет. И все-таки далеко не все в порядке. Гарри убил мистера Синга не из чувства справедливости и не из возмущения… Он убил мистера Синга из предосторожности, ради определенной цели».

Верно. Мы добавим, что из тех же целей Морган лишь чудом не прикончил своего давнего дружка Эдди. «Мне было жаль его и жаль, что придется сделать то, без чего, я знал, не обойтись». Но обойтись, оказывается, можно. Даже придется, потому что Эдди сам записался в судовой журнал и теперь уже надо обойтись, иначе застукают. «Но я больше не беспокоился из-за него, потому что кто ж ему поверит? Эдди проболтается рано или поздно, но кто поверит пьянчуге? И потом, кто может что-нибудь доказать? Понятное дело, было б куда больше разговоров, если б после всего увидели имя Эдди в судовом журнале. Здорово повезло мне все-таки».