Михаил Черкасский - Портреты

А нравилось потому, что он «выслушивал все жалобы». А ей некому пожаловаться – муж ее холоден, чужд, черств. И тут проступает другое: автор нигде прямо не говорит об этом, но ощутимо показывает, казалось бы, в незначащих разговорах семейный разлад, одиночество, неприкаянность женщины, о которой мы ничего не успеваем узнать, кроме этого. А это узнаем, чувствуем. «Джорджи лежал на кровати и читал». Ну, принесла кошку?» – спросил он, опуская книгу. «Ее уже нет». – «Куда же она девалась?» – сказал он, на минуту отрываясь от книги. Она (?) села на край кровати. «Мне так хотелось ее, – сказала она. – Не знаю, почему, но мне так хотелось эту бедную киску. Плохо такой бедной киске под дождем». Джордж уже снова читал». Тоска прорывается, но опять же в косвенных словах. А Джордж словно не слышит. И она едва не кричит: «А все-таки я хочу кошку. Хочу кошку сейчас же. Если уж нельзя длинные волосы и чтобы было весело, так хоть кошку-то можно?» Джордж не слушал. Он читал книгу. Она смотрела в окно, на площадь, где зажигались огни».

Этот способ сам Хемингуэй назвал айсбергом: когда основное спрятано. Одни видели схороненное. Другие нет. И расходились в оценке писателя. Что делать – вкусы. «Лошадь сказала, взглянув на верблюда: „Какая гигантская лошадь-ублюдок!“ Верблюд закричал: „Да лошадь разве ты! Ты просто-напросто верблюд недоразвитый!“ И знал лишь бог седобородый, что это животные разной породы». Каждый критик невольно становится в позу Седобродого – иначе чего бы и за перо браться. С этой мыслью мы и приступаем к работе. И да простят нам заранее поклонники Хэма, равно как и хулители его – все, что мы скажем. И если о слабостях писателя будет сказано неизмеримо больше, нежели о достоинствах, то виною тому прежде всего они – ослепленные аллилуйщики.

Айсберг это близнец иносказания. Эти шалуны заняты примерно одним тем же делом: прячут какое-нибудь чувство или мысль, но так, чтобы читатель, даже не поднатужась, нашел ее. Айсберг, по словам Хемингуэя, скрывает семь восьмых мысли, иносказание обозначает ее «посторонними», а иногда и абсурдными фразами.

Кажется, первое иносказание было подмечено учеными у Пушкина.

«Приди – открой балкон. Как небо тихо; Недвижим теплый воздух – ночь лимоном И лавром пахнет, яркая луна Блестит на синеве густой и темной – И сторожа кричат протяжно: „Ясно“; А далеко, на севере – в Париже – Быть может, небо тучами покрыто, Холодный дождь и ветер дует». Прекрасные стихи, но соль тут в другом. Пушкин не говорит прямо, что в Мадриде душно, но, если Париж – север, то мы не можем не ощутить благовонной духоты этой южной ночи. Конечно, это слишком уж тонко, но что есть, то есть. У Маяковского передача настроения иносказаниями встречается очень часто.

И проза тоже не пренебрегает ими. Когда Левин, отвергнутый Кити, кому-то говорит; ужасно люблю тюрбо – нам ясно, что ему ужасно тошно. Общеизвестна фраза Астрова; «А, должно быть, теперь в этой самой Африке жарища – страшное дело». Здесь пушкинский «север» уже не там, в Париже – а в душе. Тоска, скука нестерпимая. И современники это сразу и очень точно почувствовали.

Итак, при желании поэт и прозаик могут (если сумеют) выразить мысль и прямо, и косвенно. Стало быть, главное не в том, КАК это выражено, а – ЧТО. Ладно, с этого и начнем.

Тема «Островов в океане» не только война, не столько война. Их много, тем. Они те же. Кроме новой – отцовского горя. А герой, разумеется, прежний, неизменный: тот, который всегда немножечко сам и множечко Хемингуэй. Но в этой книге автор и герой, художник Томас Хадсон, так незаметно, естественно и поочередно ведут повествование, переливаются друг в друга, что поневоле напрашивается сравнение с сиамскими близнецами. Или – сообщающимися сосудами. Кому что нравится. Автобиография? Поостережемся, однако. Далеко не все, что было с Хемингуэем, случилось с Томасом Хадсоном. И не все, что стряслось с Томасом, было с Эрнестом. Герой потерял своих сыновей в автомобильной и авиационной катастрофах, автор – в бракоразводных процессах. Но потеряли. Оба.

Папа

«Хемингуэй по-прежнему часто являлся к Сильвии, теперь уже вместе с Бэмби, и читал последние газеты и журналы, осторожно держа сына подмышкой, правда, иногда немножко вниз головой».

Почти все называли его трогательно – Папа . Означало ли это, что он жил вдали от своих детей? Или то, что действительно был их отцом? Если верить Томасу Хадсону, все это так. Тот же Хадсон, когда погибли двое младших сыновей, являет нам образец того, как надо стойко нести свой родительский крест.

На второй или третий день он плыл во Францию, где случилось несчастье. «Теперь он сидел в своей двойной каюте „люкс“, куда носильщики уже внесли его чемоданы… Он смешал себе еще одну порцию и подумал, что лучше всего для смеси с виски годится „Перье“…И понял, что виски уже немного помогло ему. Отрешись от них, сказал он себе. Помни, какие они были, а остальное вычеркни из памяти. Рано или поздно придется это сделать. Так сделай это теперь… Не стоИт перед тобой никакой проблемы, сказал он. Ты отрешился от них, и они исчезли».

Томас Хадсон знает, что «справится» с этим. И другие тоже уверены в нем. «Как-нибудь справитесь», – сказал Энди. «Конечно. А когда я не справлялся?» Точно так же он справится, когда узнает о гибели старшего сына, тоже Тома. И так уж было угодно судьбе, чтобы в эти тяжелые дни Томас Хадсон встретил в баре мать Тома-младшего, ту единственную женщину, которую он по-настоящему любил.

Дома у них происходит разговор. «Какие новости у Тома?» – «Все в порядке», – сказал он, и колючий озноб прошел у него по телу… «Ты не хочешь о нем говорить?» – «Не хочу». – «А почему? Разве так не лучше?» – «Он слишком похож на тебя». – «Не в том дело. Скажи мне. Он погиб?» – «Да, погиб». – «Обними меня, Том, только крепче. Я, кажется, правда, заболела». Он почувствовал, что ее бьет дрожь… «Вероятно, мы потом научимся справляться». – «Очень может быть». – «Я бы хотела заплакать, но у меня внутри только пустота, от которой мутит… Мне теперь кажется, будто мы в доме мертвого». – «Я жалею, что не сказал тебе, как только мы встретились». – «Да нет, все равно, – сказала она. – Ты всегда был такой, все откладывал. Я не жалею. – «Я так нестерпимо хотел тебя, что поступил, как эгоист и дурак». – «Это не эгоизм. Мы всегда любили друг друга… Иди ко мне – или, может быть, это нехорошо сейчас?» – «Том бы не осудил нас за это». – «Я тоже так думаю».

Тем более мы не имеем права осуждать. Будем благодарны за откровенность. «Мирно в гробе, мертвый, спи, жизнью пользуйся, живущий».

«Ты отрешился от них, и они исчезли. Сказал он. И добавил: «Да и вообще нельзя было так любить этих мальчиков».