Михаил Черкасский - Портреты

Два словечка хотелось бы здесь подчеркнуть. Одной чертой – этихи десятью – Т А К.

Он действительно любил их. В те первые дни как хорошо сказал он о горе: «Говорят, будто излечивает его и время. Но если излечение приносит тебе нечто иное, чем твоя смерть, тогда горе твое скорее всего не настоящее». Красиво говорить не запретишь. Но тогда спросим его по-житейски: отчего же не жил ты вместе со своими детьми? В одном городе. В одной стране. В одном полушарии. Чтобы видеть, растить, а не только «платить алименты» – как доходчиво объясняют нам переводчики. Отвечаем: все это слишком мелко для такой творческой натуры, как Томас Хадсон. Да и к чему это? Скоро «… дети приедут хотя бы на пять недель. Пять недель – не так уж мало, если можно провести их с теми, кого любишь и с кем хотел бы всегда быть вместе». Красиво? Вполне. Честно? Абсолютно. Все дело в том, что детей он любил Т А К. А себя просто так. И свой дом. И свой остров. И свой покой. «У Томаса Хадсона, когда бы он ни завидел дом издали, становилось хорошо на душе». Поэтому он так легко «справился» и «отрешился» от них.

Это Хадсон. А сам автор? «В былые времена… – сообщает Грибанов, – когда родился его первенец Бэмби, Эрнест был самым заботливым отцом, теперь же новый ребенок раздражал его своим криком. При первой возможности Хемингуэй сбежал из дома родителей Полины». И отправился охотиться с приятелем. Это действительно ужасно, когда кричит грудной ребенок. В коммунальной комнате, даже в отдельной квартире это еще можно стерпеть, но в просторном доме богатого тестя – ни за что.

Он был трогательным отцом и вместе с первой своей женой Хэдли частенько оставлял Бэмби, чтобы посидеть в кафе. Но оставлял не одного – в обществе «кота по кличке Ф. Кис». И это мудро: сильнее кошки зверя нет. Поэтому с Бэмби ничего и не приключилось.

В конце своей жизни он не печатал многие рукописи – складывал в банковский сейф, дабы «обеспечить своих близких». Ну, дети второй жены, богатой Полины, видимо, были не худо обеспечены по материнской линии, а что сталось с Бэмби – Джоном Хэдли? Наши биографы об этом умалчивают. Но просочилось другое: все свое состояние он завещал четвертой жене Мэри Хемингуэй.

Но все это из области косвенных доказательств; путный адвокат-хэмовед без труда сумеет отвести их. Хуже с прямыми уликами. Они есть. Сам Хемингуэй любезно предоставил их нам в интереснейшем письме Ивану Кашкину. Там, между прочим, сказано библейски четко, откровенно, по пунктам: «Прежде всего я подумаю о себе и о своей работе. Потом я позабочусь о своей семье. Потом помогу соседу».

Дозволено спросить: как это вяжется со словами К. Симонова: «Читая Хемингуэя, нетрудно заметить, что трусы и себялюбцы в сущности, не способны любить. А если они сами и называют то, что они испытывают, любовью, автор оставляет это на их совести». Оставим и мы. Но скажем: нет, не проходила его любовь не то что по высшей, но даже и по заурядной шкале ни в романах, ни в жизни.

Женщины

«…о том, какое это счастье – радостно и без трагедий любить женщину…»

«За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви! Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!»

«Острова в океане». Он, она, оне. Жена первая, жена вторая, жена третья. Столь же прекрасные, сколь и безликие. Номер второй – мать «этих двух мальчиков». Больше ничего не дано нам узнать о ней. Кроме того, что почему-то Он и Она не смогли быть вместе. Так же, как с Первой. Так же, как с Третьей. Эта, правда, аттестована кратко и выразительно: стерва. Так утверждают Томас Хадсон и посетители бара. Так отзывается о ней Первая жена. Так говорит Умница Лил – жрица любви, о которой Томас Хадсон сообщает, что за двадцать лет их знакомства не было ни одного из посетителей бара, который когда-нибудь не переспал бы с Лил. Но сам Хадсон был одним из первых и самым постоянным.

Классический тип стервы дал нам Ремарк (Джоан, «Триумфальная арка»), Хемингуэй ограничивает свою задачу навешиванием ярлыка. Но отменную стерву все же показывает. Правда, совсем неожиданно для самого себя: это та единственная, которую всю жизнь любил Хадсон. Его первая жена. Которая снится ему чаще и гораздо пронзительнее детей. «Ему снилось, что мать Тома спит вместе с ним, навалившись на него во сне, как это часто бывало. Он всем телом ощущал ее тело, ногами ее ноги и грудью ее грудь и губами ее сонно ищущие губы. Шелковистая масса ее волос накрыла ему глаза и щеки, и он отвел свои губы от ее губ, и захватил прядь волос в рот, и не выпускал… Потом затих под тяжестью ее тела, медленно и ритмично покачиваясь вместе с ней, чувствуя на лице шелковистую завесу ее волос».

Мы видим эту безымянную и, разумеется, самую прекрасную на земле женщину во время короткой встречи с Томасом Хадсоном. Присутствуем при их разговорах. «Послушай, из чего ты сделана?» – «Из того, что ты любишь, – сказала она. – С примесью стали». – «Расскажи мне о себе. Ты все прежняя люби-меня?» – «Я такая же, как была. В этом городе я твоя». – «До отправления самолета». – «Точно». Видим, как она принимает весть о гибели сына. Узнаем, что, по-видимому, она киноактриса, служит в армии – развлекает солдат и, разумеется, кого-то любит. Не так, чтобы очень, во всяком случае про кота Бойза она говорит: «Он куда симпатичнее человека, с которым я сплю, хотя у него такие же грустные глаза».

Между делом они успевают о многом поговорить. «Хорошо… – сказала она, – Я побуду с тобой это время, и никто нам не помешает думать о Томе. И любить друг друга, как только ты скажешь, что это можно». Он скажет. Незамедлительно. И она поможет: «А покрепче обнять человека ты не можешь?» – «Не поломав ему костей – нет, – сказал он. И добавил. – Во всяком случае стоя». – «А кто возражает против того, чтобы лечь?» – «Не я…» – сказал он и, подхватив ее на руки, понес к постели…»

И вполне отчетливо возникает перед нами образ странствующей стервы, не дорожащей ничем, кроме своего сегодняшнего благополучного мгновенья. «Бедная, бедная моя девочка», – говорит Хадсон. «Бедные мы…» – отвечает она. Им и впрямь впору пожалеть друг друга – партнеры они достойные. Что ж, есть и такой вид бедности.

Аркадий Фидлер не вхож в большую литературу и, наверно, поэтому не специализируется на любви. Но так уж вышло, что в «Горячем селении Амбинанителло» рядом с ним оказалась вади , жена – юная африканская девушка Веломоди. Законы этой деревушки будто бы нарочно созданы для белых туристов: каждый может, просто обязан взять себе в жены ту, что свободна, что нравится. На время. На прокат – скажем цинично.