Вячеслав Мунистер - Закат полуночного солнца

Арсеньев В. К. «Дерсу Узала»

Местность была почти безлюдна. Царствие природы и немногочисленных счастливцев, бывающих когда-нибудь здесь, мельком. И тишина. Никого. Редкие поселки. Среди которых Американка, находившаяся у вышеназванной бухты, и открытая все тем же исследовательским судном «Америка», что и отразилось на ее названии, спустя тридцать лет превратится в известнейший для всякого человека, хоть что-то знающего о Дальнем Востоке в город Находка. Но не будет тогда безмятежного веселья и блаженного созерцания. Примерно так будут характеризовать здешний край через каких-то двадцать пять лет:

«Людские волны без вины виноватых катились на крайнюю точку востока – в бухту Находка, на так называемую „транзитку“. Это было преддверие ада…» «Сквозь колючую проволоку» (из дневников Аркадия Акцынова – этапированного)

Но кто в этот сентябрьский вечер мог о таком полагать. Ничего такого еще не было, несмотря на то, что здешний регион не был обделен для тех, кому предписывалась ссылка, но далеко не в таких масштабах, что позднее, уже при советах.

С каждым часом приближался момент ломки. Капитан предчувствовал это – ощущая своим телом. Ох как он винил себя в том, что вовремя не обратился к лекарю. А уже было поздно. В лазарет на судне он не верил, так как знал докторишку – «ряженного» по своей сути, обычного рыболова, который был вынужден поменять свою профессию по причине проблем с ногами – вызванным переохлаждением, во время одного из выходов в море. Он еле передвигал ногами – и какой же этот лекарь?

Его терзали муки совести, ведь он был ответственным за «Гельвецию» и ждал облегчения, смены. Но время не торопилось. Висящие в капитанской рубке часы не желали сменять время, неторопливо, будто издевательски, делая робкие шаги в будущее. Им было так прекрасно оставаться в настоящем – таком красивом и уютном, без ненастной погоды, которая ждала их впереди.

***

Лишь два пассажира корабля не радовались пейзажам и другим достопримечательностям. Да, прошло уже почти два дня, и разбитые до крови кулачки об двери и стены не привели ни к чему. Жажда, голод, недостаток кислорода, тошнота, и желание курить. Это было адово.

– Спасения не будет – слезно сказал Ваня, в очередной, тридцатый раз.

– Нас никто не слышит – ни звука с внешней стороны. Мне кажется, что мы ошиблись, это не тот корабль. – сказал Саша.

– Тот, тот, почему здесь так жарко и душно, мы здесь долго не протянем. Мы уже тут очень долго – кажется вечность. Корабль идет по морю – это понятно, но почему мы не слышим звуков с той стороны?

– Не знаю, но я хочу и пить, есть и поскорее выбраться с этого страшного чулана, мне плохо от нахождения здесь.

– Зачем мы на это пошли. Как же так, мы умрем?

– Я не знаю, но похоже, что да. Давай не будем говорить, меня тошнит.

– Хорошо, согласен, и рот уже сухой.

Они выглядели крайне жалким образом. Кровь на одежде Вани, бледный как смерть товарищ, приступы истерики с завидной периодичностью. Клетка закрылась и не собиралась открываться. Жуткая ситуация, без малого шанса во спасении. Только лишь случайно прошедший на совершенно близком расстоянии мог услышать их голоса – и то, это зависело от ряда причин, таких как возраст и мешающие звуки окружающей среды в виде бессметных ударов волн об корпус, звучание мотора и иные специфические «радости» для ушей.

Облокотившись об стены, они перестали двигаться, сонливость преодолевала все. Несколько часов назад они потеряли драгоценное время на поиски хотя бы чего в груде книг с странными иероглифами и листами с картами. К великому сожалению ничего не нашли.

Если так продолжиться дальше – то следующее утро они будут обязаны начать с завтрака из бумаги, а воздуха им хватит максимум на пару-тройку дней, при условии, что они не будут его «сотрясать». Дыхание уже было неровным, накладывались друг на друга губительные факторы.

Валялся в каюте и «старый наркоман» – не подозревая о том, что сейчас умирает его последний друг на суше. Ваня сидел с закрытыми глазами и молил о спасении, впервые в своей жизни, но оно, к сожалению, не приходило. Все хуже становилось более слабому и еще более худому как хариусу после нереста, Сашке.

Первая ночь прошла крайне спокойно. Спокойствие нарушал лишь усиливающийся со временем ветер. Какая же богатая земля Приморья на всевозможные бухты. Десятки, тысячи их! И названия в основном аутентичные и запоминающиеся. Навигационные огни «Гельвеции» были единственными в здешнем регионе. Ни лодки, снова тишина и чувство приятного одиночества, лишенного надоедливым нахождением среди подобных себе – построенных с металла и дерева собратьев в портах крупных городов.

Идешь себе на полному ходу – и никто не мешает, ни форватера, ни малейшего опасения «сесть» – морское дно здесь, в примерно в пятнадцати морских миль от суши уже достаточно глубокое. Покатые берега постепенно сменяются отлогими.

Ночью прохладно, температурный режим на уровне восьмидвенадцати градусов.

Мирно спят встревоженные барышни, перекачиваются на своих огромных и отрощенных с любовью животах, с одной стороны на вторую, купцы. И тихо умирают мальчишки, загнанные юродивым минотавром в его не имеющий выхода, лабиринт. Да, не остров Крит, но от того не легче, не зная день или ночь, впадая в беспамятство – скорчились от мук физических они, уже без надежды.

Боцман, перед заслуженным сном, решил прогуляться по палубе. Первый день убывающей луны без фонарей освещал всю поверхность, не скрывая от взгляда никаких тайн. Да и быть их не могло. Последние пассажиры покинули палубу еще три часа назад – таким образом пытаясь смягчить приступы морской болезни, а кое-кто, помимо опорожнения, того, что кое-как, но все же съели, думая, что пройдет, в гальюнах, так еще в само море – перекинувшись через бортик. Но это странное дело – особенно для детей.

Вода морская здесь крайне прозрачна, не оскверненная нечистотами, все больше и больше осознается мощь акватории Тихого Океана, как и в целом мировом океане. Мощного, оказывающего гипнотическое влияние на всех, попавших в его цепкие лапы. Чего только не видел боцман в своей жизни – но и он был подвержен, и скорее всего, как и всякий моряк, да, все же не скорее, а наиболее точным образом, этому влиянию – любви к синему цвету во всех его оттенках, от перламутра до темного, чернильно-синего цвета, которым бывает море в штормы и наиболее точно передано на картинах Айвазовского. И его токсичная натура сменялась добротой в глазах и в сердце, когда он, когда ему никто не мешал и ничего не просил и тем более требовал, и он мог наслаждаться своей детской мечтой о море. Моряки – это в большинстве свое фанатические мечтатели однолюбы. И их любовь, к большому сожалению для жен, это море или океан, ну или на худой конец – река.