Мария Старко - Очень готический роман

Я выскочила на балкон, кое-как спрыгнула, подвернув лодыжку, и побежала лес. Я нашла велосипед и какое-то время, ничего не соображая, быстро шагала вперед, придерживая его за руль.

Наконец я замедлила шаг, отдышалась. Лодыжка болела, но терпимо.

В лесу дождь еле накрапывал, и я сняла капюшон. Если бы меня поймали, Алексу пришлось бы поставить на своих отношениях с Лизой крест. Он бы не простил меня. Так что рассказывать ему о вылазке нельзя.

Я нарушила закон. Как ни крути, я тварь. Как я вообще дошла до такого? Что со мной произошло?

В чем же дело?

Вайсман. Испортила ли я детскую готическую любовь? Волны космического ужаса не поднимались; ледяной колкий стыд не приходил. Я закрыла глаза и вспомнила все те запахи; фактуру дубового письменного стола, темные стены, простор и воздух. Даже поймай меня полиция, это бы стоило того.

Я залезла на велосипед и поехала домой.

Я лежала на кровати и слушала «Sopor Aeternus». Точно так же, как и пять лет назад, когда прочла на «Форуме костей», что это любимый музыкальный проект Вайсмана. Сколько раз я прогуливала институт, бродя по зимнему парку, с этими песнями в ушах, воображая, что Вайсман, где бы он сейчас ни был, тоже слушает эти композиции. Интересно, они ему все еще нравятся?

В остальном я плохо помнила, как прошел вечер субботы и воскресенье. У Алекса был рабочий завал, и он не заводил разговоров о Лизе. Мне не нужно было краснеть. Алекс знал меня слишком хорошо, чтобы понять, когда я вру. Он читал меня как раскрытую книгу, а иногда мне казалось, что я очередное растение на его балконе. И я определенно сорняк.

Черная полоса, которая ненадолго меня оставила, вернулась. Я опоздала на работу в понедельник, разослала неправильные письма во вторник, вляпывалась в неприятные офисные передряги с печальной периодичностью. В сумке поселился «Самый большой осколок», который я купила в книжном на углу в обеденный перерыв. К черной матовой обложке было чертовски приятно прикасаться. Я сидела в своем офисном кресле с сумкой на коленях, одна рука была на мышке, вторая – на книге. Мне казалось, что все в порядке, пока Лана Шауб не покашляла многозначительно за моей спиной.

– Марго, что ты делаешь?

Я вытащила руку из сумки и воровато обернулась.

– Ничего. Задумалась.

Я вернулась к письмам, Шауб ушла.

Меня отпустили в пять, и пока я спускалась по лестнице офиса, неожиданно позвонила мама.

– Как ты, Рита? Когда собираешься домой съездить?

Мать всегда называет меня «Ритой», сколько бы я ни просила не делать этого. В неприятных мелочах людей просто невозможно изменить.

– Не знаю, мам, наверное, в октябре. Сейчас туговато с деньгами.

Мать традиционно поохала. Она никак не могла взять в толк, почему я живу «с мальчиком», но вынуждена платить за жилье. По ее стандартам, дружба между людьми разного пола, вне зависимости от их ориентации – выдумка фантастов, наряду с машиной времени и телепортацией. Разговор завершился присланным на почту письмом с «потрясающей диетой». Я могу похудеть до состояния скелета, но мои ноги все равно будут немного «полноватыми». Разумеется, когда скандал с письмами Марка достиг апогея и его претензии были поданы матушке под соусом из слез и соплей, сочувствие, которое я получила в ответ, оказалось сдобрено хорошей ложкой оправданий моего омерзительного парня. «Ну, они действительно полноватые, Рита».

Вот и сейчас, находясь на расстоянии в добрых семь сотен километров от меня, матушка умудрилась испортить мне настроение. Вместо дома я выехала на шоссе и, сама не понимая, как, снова оказалась в бору недалеко от дома Лизы и Генриха.

Я выбрала старую сосну поблизости от въезда, бросила велосипед на хвою и села спиной к дереву. Шерстяная юбка моментально облепилась иголками, но мне было плевать. Не хотелось ни плакать, ни звонить матери и орать. Я понимала, что могу нажаловаться на мать Алексу, но его ободряющий взгляд ничего не даст. Мне не станет легче. Есть слишком глубокие раны. Я закатала рукава куртки и посмотрела на свои предплечья: с тыльной стороны солнце слабо осветило узкие белые шрамы. Мне захотелось взять что-нибудь острое и провести по ним еще раз, и я в ужасе опустила рукава.

Осенний лес передо мной был мрачен и пуст. Темно-оранжевые стволы уходили вперед, как колонны. Лес всегда напоминал мне храм, особенно хвойный: никакого подлеска, только широкие ровные стволы и далекие рваные кроны где-то там, наверху, где сидит равнодушный насмешливый бог, которого скорее всего нет.

Телефон в кармане трубки завибрировал. Алекс вспомнил про меня:

– Марго, ты где? Я жду тебя. Ужин и сериальчик, ты забыла?

– Я, э-э-э, гуляю. Скоро буду дома, – ответила я.

Мне ужасно не хотелось возвращаться, хотя наверняка Алекс сегодня приготовил рыбу под сыром, которую я съедала за рекордные минуты. При мыслях о еде меня замутило.

На часах было шесть. Я села на велосипед и покатила дальше, к уже знакомому прогалку возле крошечного холма. В кирпичных исполинских соседях домика в скандинавском стиле горел уютный свет; обитель Вайсмана оставалась темной.

Я легко перемахнула через каменный заборчик и, крадясь, обошла дом кругом. Машины в гараже видно не было. Солнце начало садиться, и розовые кусты загорелись оранжевым. Я рассеянно оборвала увядший бутон и сунула в карман. Вернулась к дому и зашла на террасу; входная дверь была заперта на ключ, и я вернулась на улицу и проделала уже знакомую процедуру: подтянулась на руках и залезла на балкон спальни Лизы.

Я вышла к холлу у лестницы и открыла дверь слева – в этой комнате я еще не была.

Вторая ванная. Я щелкнула выключателем, и мягкий холодный свет блеснул на черном кафеле. В углу, на плетеной корзине, лежал ворох полотенец; над ним – полка с внушительным ассортиментом гелей и шампуней.

Джакузи тоже была черной. Я присела на ее край и судорожно вздохнула. Что я здесь делаю? Что я опять, черт побери, здесь делаю? Я медленно сползла по бортику вниз и легла на дно ванны, упершись ботинками в блестящую кафельную стену.

На раковине стояли стаканы с зубными щетками, расческами, какими-то мазями и кремами. Все – идеально чистое: ни малейшего намека на то, что этими вещами пользуются люди, особенно двое. Внезапно меня прошиб холодный пот. А вдруг – никакого Генриха Вайсмана не существует? Вдруг все эти книги пишет сама Лиза?..

Но в чем смысл такой мистификации? Неужели мрачные фантастические книги стали бы хуже продаваться, если бы их писала женщина? Наше общество полно дерьма и предрассудков, но вряд ли бы Лиза пошла на такое. Быть солнечной и жизнерадостной в реальности и писать о темноте и страхах в своих книгах вполне возможно; но все эти вязаные салфеточки и цветочки… Нет, это слишком противоречиво и нереально.