Эльвира Абдулова - Освяти и сохрани чадо мое…

Все санатории и медицинские учреждения были переоборудованы в госпитали. Местные жители помогали всем, чем могли. Механотерапия тоже трудилась над восстановлением бойцов Красной Армии. Туда мама бегала после смены в госпитале, иногда забирая Розочку с собой. Девочке это не нравилось: непонятные аппараты пугали ее, казались похожими на орудия пыток. Другое дело – с мамой в госпиталь! Раненые были добрыми; даже те, кто перенес несколько серьезных операций, не видел или не мог ходить, очень радовались приходящим детям. И не только потому, что они помогали поправить подушку или принести воды: они напоминали о доме, растущих где-то детях и младших сестренках-братишках. Розочка и ее старшие подружки помогали раненым писать домой письма, читали им местные газеты и книги, рассказывали о новостях в городе. Солдатики взамен припасали кусочки сахара или яблочко, а кто-то даже мастерил деревянные игрушки. Розочке однажды досталась маленькая птичка, ее девочка любила и, засыпая, крепко держала в кулачке. Она не рассказывала никому, что в душе надеялась и верила: папа жив, он тоже лежит в каком-то госпитале, вот только домой написать пока не может.

А в конце июля 1942 года немецкие захватчики подошли к городу так близко, что началась срочная эвакуация госпиталей. Брат маминой подружки Вали, пухленькой веселушки, после тяжелого ранения находился в госпитале соседнего города. Родственники радовались такой возможности и часто навещали Пашу. Он был контужен, перенес несколько серьезных операций, правую ногу пришлось ампутировать, но все-таки был живой! Как-то родные, возвращаясь домой полями на гужевой повозке, увидели, как город стали бомбить с самолетов. Больше о Паше они так ничего и не узнали, и тетя Валя часто плакала и радовалась одновременно, ведь все-таки успела повидаться с братом.

Мама рассказывала, что те раненые, кто мог, уходили в пижамах и тапочках сами, а вот с лежачими было непросто. Их местные жители стали разбирать по домам и прятать по чердакам и подвалам. Но брали раненых, конечно, не все: боялись за себя и близких. С первых дней оккупации немцы потребовали немедленной выдачи раненых. То, что соседи прячут двоих, девочка не знала – и слава Богу! Спала спокойнее и не тревожилась за маму. По ночам молодая женщина ходила к ним, помогала кормить, перевязывать, выносить ведра, мыть солдатиков. Дедушка готов был забрать одного в свой дом, но у них не было ни чердака ни подвала – вот такой бесполезный дом, ворчал дедушка… только сарай в дальнем углу сада. Один из раненых был студентом, всегда просил книги, а когда они кончились – перешел на местные старые газеты. Так ему и переносили все то немногое, что было в их доме. Мама уходила, когда Розочка уже спала и возвращалась за полночь. Берегли детей, и правильно делали, боясь, что разболтают… ненароком, в игре, потому что каждый был за себя и очень боялись тех, кто может выдать.

Тот день, когда немцы вошли в город, шестилетняя девочка помнить, конечно, не могла, но ребята постарше, живущие в соседних домах, помнили прекрасно. 11 августа 1942 года жара стояла страшная, на дорогах – пыль столбом и дым от пожаров. Уходя, наши войска подожгли элеватор, консервный завод и старую мельницу – чтобы ничего не досталось врагу.

Немцы появились в полдень. Прогрохотав по булыжной мостовой улицы Володарского, три бронетранспортера свернули на Кисловодскую и остановились у гостиницы «Маяк». Из-за дворов ближайших домов с опаской стали выглядывать люди, сбежались любопытные подростки и женщины. Наиболее смелые из них стали вести разговор с немцами. Те говорили о ближайшей победе Германии и скором окончании войны. Потом, гордые и дерзкие, они двинулись вниз по улице Интернациональной, в сторону рынка, постреливая над головами людей из автоматов. Люди с испугом метались по улице – немцы громко хохотали. А уже на следующий день у ворот курортного парка появился огромный плакат с требованием сдать оружие – за неповиновение грозили расстрелом. И другое требование: «Всем лицам еврейской национальности срочно пройти регистрацию». На лучших зданиях города появились фашистские флаги со свастикой, а на улице Советской поместилась Управа Бургомистра, которым стал бывший учитель второй школы. Несколько немецких госпиталей открылось сразу. Русским не доверяли, и там работал только немецкий персонал. Подростки рубили дрова, разгружали фургоны, но лечили только немцы. Много раненых гордо разгуливали по городу, а умерших хоронили за железнодорожным полотном, в Английском парке. Много лет спустя, во времена перестройки, немцы приезжали в южный городок, чтобы забрать прах на историческую родину.

Мама рассказывала, что немцев было немного: больше румын, итальянцев и других солдат из оккупированных стран. Уже десятого октября у горы Бештау было расстреляно около двух тысяч человек, большая часть которых носила желтую шестиконечную звезду Давида. Их собрали в школе и продержали несколько дней, приказав явиться на сборный пункт с документами и с двадцатью килограммами груза для переезда в новое место. Мама, рассказывая, всегда плакала, потому что среди них была ее подруга, Ида Иловайская, эвакуированная из Ленинграда в начале войны вместе с тремя детьми. Молодые женщины успели подружиться, и мама носила в школу еду Иде и ее детям. В последний день полицай ее не пропустил: грубо оттолкнул и смачно выругался, назвав «жидовской подстилкой». Мама стояла неподалеку, надеясь все же передать что-то подруге, но увидела, как подъехали три крытых грузовика. Всех взрослых погнали туда, а дети уехали в отдельной машине, которую потом прозвали в народе «душегубкой»… зверское изобретение, травившее отработанным газом. Мама успела прокричать Иде «Где дети?» – та что-то ответила, вытирая слезы, махнула рукой на прощание, и машина увезла их по пыльной дороге в сторону Минеральных Вод. Все они были похоронены в противотанковом рву, в районе Стекольного завода… и Ида, и ее дети. Мама до конца своих дней, вопреки всем религиозным правилам, молилась за упокой души Идочки и трех ее чад…

Розочка, слыша разговоры со стороны, немцев боялась до одури. Как-то раз, увидев вошедшего в дом немецкого офицера, по-хозяйски осматривавшегося вокруг, встала как вкопанная. Дедушка отдал тогда гуся и несколько яиц, а девочка, несмотря на то, что немец оказался совсем не таким уж злым и даже ласково потрепал ее за волосы, что-то говоря на своем, ночью впервые увидела тот сон. Она плакала во сне, звала маму, проснулась мокрая, от своего же крика и, хотя ее умыли, успокоили и освятили святой водой, так и не смогла прогнать ужас от увиденного туда, в область небытия, откуда он пришел, и носила его с собой долгие годы.