Эльвира Абдулова - Освяти и сохрани чадо мое…

А теперь стоит она красавицей, похожая на сказочный замок. Нарядная, украшенная купольными башнями и деревянными резными шпилями с ажурным фасадом. Она, яркая и заметная, с элементами русского зодчества, уютно вписалась в курортный парк.

Через пару дней вдруг позвонила бывшая свекровь или правильнее, наверное, будет назвать ее матерью Андрея. Женщина странная, Анюте не понятная. Лет Любови Ивановне было около пятидесяти пяти, веса в два раза больше и полное отсутствие желания выходить из дома. Она могла не выходить на свежий воздух неделями, даже магазин во дворе не давался ей. Так и жила вместе с восьмидесятилетней матерью, тоже неподъемной, и вредным котом, уверенным, что он здесь единственный мужчина и значит – главный.

Однокомнатная квартира давно нуждалась в хорошем ремонте и в генеральной уборке, но обитатели так, похоже не считали. Анюта очень редко заезжала к свекрови с Андреем: как правило, передать продукты или лекарства. Она дальше порога почти никогда не проходила. Не то, чтобы мешал запах или брезгливость не позволяла выпить чашку чая, просто никто не приглашал и не предлагал.

Обои свисали ненужным тряпьем со стен комнаты, кровать и диван были застелены множеством одеял сомнительной свежести и увенчаны как короной, несколькими подушками. Как в сказке про принцессу на горошине – думала Анюта. Серый кот определенно чувствовал себя полноценным хозяином и мог озорства ради или просто так оставить «подарочки» где угодно. Возможно, он так выражал свое внутреннее «я». Как водится у всех котов, он уходил и возвращался, когда ему вздумается. Андрея он не любил. Тот однажды обидел злопамятного кота грубым пинком, и животное не упускало возможности нагадить в его ботинок. Пол ванной комнаты представлял собой настил из деревянных досок, шатающихся при ходьбе, на стенах плодилась плесень, но пожилые женщины, похоже, не чувствовали запаха, не тяготились неприглядностью собственного жилья. Анюте всегда хотелось широко открыть окна на балконе, заваленной грудой мусора и белья, которое Любовь Ивановна собиралась постирать весной, и впустить свежий воздух в эту ветхую обитель. А потом выбросить все ненужное, убраться, вымыть стекла и… отправить Любовь Ивановну на работу, но это была не ее мама. Андрей, такой щепетильный по части еды и внимательный к собственному гардеробу, не комментировал происходящее никак и вмешиваться Ане не позволял. Однако сам в квартире матери долго не задерживался.

Любовь Ивановна, раньше времени записавшая себя в старухи, любила говорить о себе в третьем лице:

– Сыночек, мама выйти на улицу не может… привези молочка и хлебушка ей и бабушке.

– Сыночек, яблочек хочется… Будешь проезжать мимо – завези маме.

Разговоры с самой Анютой были еще короче, поэтому молодая женщина удивилась, услышав при таких обстоятельствах голос Любови Ивановны:

– Анют!… Ты как там? Смотри: ничего с собой не сделай! Пришел с вещами весь сопливый. Вот так же он и рыдал, когда от Ксюхи ушел из Мин-Вод, и от Натахи из станицы, и от той, с цыганской кровью… забыла, как ее звали…. Два года – и все! Домой, к маме. Ты смотри там, мужики не стоят того! Держись Анют… А где я ему постелю? Мы с бабкой вдвоем ютимся… только топчан на лоджии. Ну пусть живет… Сыночек, как – никак… Звони, если «че»… Кот опять бабке на покрывало нагадил…

Не закончив разговора, женщина положила трубку, а Анюта подумала: как колобок, сбежал от всех, и от Ксюхи, и от Натахи, и от Анюты, и от той, безымянной.

Обида отступила, на смену пришла злость: на него, на себя за собственное унижение.

Сильная засуха сорок шестого года уничтожила почти весь урожай и привела к голоду. Спасали продуктовые карточки и дедушкин сад-огород. Земля потрескалась и жила в ожидании дождя. Дедушка, относившийся к деревьям как к людям, жалел их, уговаривал потерпеть и носил из почти засохшего колодца воду. Сад поливал ранним утром и поздним вечером. Розочка однажды спросила дедушку, почему дождевые черви вылезают на поверхность, как только пойдет дождь. Дедушка отшутился:

– Слышат, как капли стучат по земле и выходят.

Розочка, чуткая от природы ко всему живому, помогала дедушке и жалела червячков: отодвигала камушки, старалась заглянуть в щели сухой потрескавшейся земли… как они там? что пьют без дождя? что едят?

Бабушка творила чудеса и готовила из овощей все, пуская в ход и вершки и корешки. Мама снова работала медсестрой и возвращалась поздно вечером, уставшая и молчаливая, от ужина обыкновенно отказывалась. Они по-прежнему спали с Розочкой вместе, на бабушкиной перине обнявшись, страшный сон не возвращался, и Розочка надеялась, что это навсегда.

Днем пообедав борщом из крапивы и хлебом, напоминавшим глину, девочка вместе с другими ребятами отправлялась на поиски чего-то съестного. Яблоки в колхозных садах, свежие початки кукурузы – дома Розочке доставалось, но кукурузные лепешки получались такими вкусными! Но, пожалуй, самым вкусным угощение была для девочки горбушка свежего черного хлеба с вдавленным пальчиком углублением в самом центре мякиша! А внутрь… внутрь добавлялось пару капель пахучего растительного масла. С такой вкусной горбушкой можно было бежать на улицу и гулять до самой ночи, но такое случалось редко.

Отоваривать продуктовые карточки и выстаивать очереди было в ту пору не так-то просто. Длиннющие очереди занимали с раннего утра, и как правило, это ответственное дело доверяли детям. Смышленая и бойкая Розочка, простояв как-то несколько часов за хлебом, вдруг испытала странное чувство: вначале она перестала слышать, шумное разноголосье очереди исчезло вмиг, толпа замолкла, как в немом кино. А потом, так же внезапно, как и слух, пропало зрение и девочка провалилась в сон. Может быть, солнце начало припекать, а может сказались особенности растущего организма – но очнулась она в машине, где ее подбрасывало вверх и вниз. Она лежала в открытом кузове и смотрела в небо – всегда новое и такое разное, с бегущими облаками и смыкающимися сводами зеленых деревьев. Это было совсем не то небо, что Розочка видела лежа на траве в дедушкином саду. А рядом сидел молоденький милиционер с добрым лицом и голубыми-голубыми глазами. Ее лицо залилось краской:

– Ну, очнулась? Че ж ты так падаешь, как подкошенная? – улыбнувшись, сказал он.

– Ну, лежи, лежи… домой тебя везем.

И девочка запомнила не голубое небо над головой, не эту необычную для нее поездку, даже не карточки, которые заботливо вложил ей паренек в руки (ведь это чудо было, что вернули, обычно потерянные пропадали!), а то, что ей было стыдно за босые грязные ноги и заштопанное бабушкой белье. Кто же знает, как именно она упала… вдруг видел кто?