Вера Красильникова - Три повести (сборник)

Так они лето проходили, а осенью 1946 года папа пришел свататься. Тогда еще сохранился такой обычай. Бабушка позвала на такое мероприятие своего свекра Михаила Григорьевича Молина, ему было тогда 65 лет, а моей будущей бабушке всего-то 43 года. И вот пришли свататься: папа, а за сваху вдова его двоюродного брата, погибшего на войне, тетя Нюра Кабанова, Маслиха, как ее звали в деревне по девичьей фамилии Маслова. Дед резонно сказал, что у жениха нет ни кола, ни двора, а Кате надо еще матери помочь сестер поднять, ведь Лиде было 4 года, а Зине 12 лет.

Мама заревела, крикнула, что замуж не пойдет и выбежала из комнаты. Жених растерялся, но тетя Нюра проявила твердость и сказала, что они Катю в девках хотят уморить, а сами так в свое время семьями обзавелись. Дед нехотя дал согласие, папа побежал за мамой. В общем, 10 декабря 1946 года они расписались.

Папа перешел жить к теще. Жили вместе, одним котлом. Папа и крышу крыл, и дрова заготовлял. У папы был легкий, веселый характер. Лида и Зина его полюбили. А тут в сентябре 1947 года и я родилась. Мама рожала меня в Сидоровской бывшей земской больнице. Там еще с дореволюционных времен работал земский врач Илья Алексеевич Выборов, ему помогала его супруга Лидия Карловна.

Он был, как бы сейчас сказали, семейный врач широкого профиля. Я даже его смутно помню: худощавый, седой, с бородкой, в очках – русский интеллигент. Когда я спрашивала маму, когда я появилась на свет, она отвечала, что точно не помнит, но глядела в окно, все шли с работы, и она завидовала, что люди сейчас домой придут, а она одна в роддоме сидит.

И вот мой папа – отец! Папа хотел маме принести что-нибудь вкусненького, а 1947 год был настоящий голодный год, хуже, чем в войну. Папе кто-то сказал, что в деревне, километрах в 10, кажется, в Чухарице, у кого-то есть ульи и мед. Так мой папа туда после работы побежал, купил горшочек меда, а нести-то как. Авоськи с собой нет, а пакетов полиэтиленовых раньше не было. Так папа на вытянутых руках и нес всю дорогу мед для мамы. А было дело, между прочим, темным осенним вечером и в непролазную грязь.

Мама уволилась с работы по семейным обстоятельствам, так как в то время декретный отпуск был всего месяц, а кормить грудью ребенка, который находится на расстоянии 7 километров, было нереально. И все-таки маму вызывают на работу весной 1948 года и назначают главным бухгалтером районной сберегательной кассы. Стали искать мне няню.

А в это время в деревне жила в своей избушке, как она сама называла свой домик, одинокая женщина – тетя Катя Калинина, в деревне ее звали Кириллова по названию хутора, где она родилась. Тетя Катя с рождения была хроменькая, тяжело работать не могла. Славилась рассудительностью, покладистым характером и еще умела «живот править», делать своеобразный массаж, если кто надорвется от тяжелой работы. Вот она-то и стала моей няней. Тетя Катя пришла, а моя тетя Зина, которой в то время было 13 лет, не отдает ей ребенка, так меня любила! Говорит, что сама будет со мной возиться. А ведь ей осенью в школу идти. Зина забралась на печку и начала плакать. Мой папа достал ее оттуда, взял на руки и успокоил. Эта история мне рассказывалась много-много раз ее участниками.

Тетя Катя сказала, что меня надо крестить и что она все устроит. Крестной матерью мне назначили мою юную тетю Зину. И вот, когда в деревне накопилось несколько новорожденных, приехал из Раменья, из единственной оставшейся в округе церкви, священник и в одной избе, где хранили купель из разоренной нашей церкви, меня и крестили.

Мама хотела, чтобы я была Марианна, но бабушка непреклонно сказала, что назвать надо по именинам и в честь моей покойной бабушки по отцу – Веры Михайловны. Так я стала третьей в нашей семье Верой Михайловной после папиной сестры Веры Михайловны.

Мама часто вспоминала, что, когда священник взял меня на руки, я только хотела вскрикнуть, он меня окунул в купель, а когда поднял из воды, я уже улыбалась и слезки вместе с водичкой текли по лицу. В нашей семье десятилетиями сохранялось бело-розовое пикейное покрывальце с широкой белой кисейной каймой – мое крестильное. Потом кайма истлела, ее обрезали. На покрывальце еще долго гладили белье. Наверное, оно было еще из приданого моей бабушки.

Через некоторое время моим родителям дали служебное жилье, и они вместе со мной переехали жить в село Сидорово, поближе к своей работе.

Февраль 1951 года. Мне три с половиной года. Я стою возле табуретки, на которой таз с водой. Я стираю кукольные платья. Мамы дома нет. Она ушла в роддом за сестренкой. Потом мы с папой идем по глубокому снегу, идем к маме. Как сейчас помню, где находилось окно: слева на первом этаже. Мама показывает нам что-то, завернутое в одеяло. Через несколько дней мы с папой идем забирать домой маму и сестренку. Помню толстую тетю в белом халате, которая спросила меня: «Как сестренку-то назовешь?» Ни минуты не колеблясь, я сказала: «Галя!» Я очень завидовала моей подружке по детсаду, что у нее была сестренка Галя. Это была просто моя мечта. Так родители ее и назвали.

Жили мы в то время с родителями на служебной квартире. Мама была главным бухгалтером районной сберкассы, которая находилась на втором этаже деревянного двухэтажного дома. На первом этаже был Госбанк, а на втором – сберкасса и квартира из трех комнат и кухни. Вот в этой служебной квартире и жила первые годы наша семья, занимая две смежные комнаты. Соседкой нашей была тетя Шура Чикалова. Тогда ей было, думаю, не больше 60 лет. Работала она ночным охранником (сторожем) в сберкассе, у нее был даже наган в кожаной кобуре.

Еще она ночью протапливала печку-голландку в сберкассе, чтобы утром было тепло. Печка стояла справа от входной двери. Она была круглая, обита железом. Когда дрова прогорали, тетя Шура черной железной кочергой ворошила красные угли, часть из них выгребала в железное ведерко для самовара, а потом пекла в печке картошку и угощала меня. На всю жизнь я запомнила тетю Шуру – подругу моих самых первых детских лет. В нашей квартире была настоящая русская печь. В ней готовили пищу, а зимой я любила на ней играть. Там всегда лежала подушка и постелено ватное одеяло. Потолок низко, тепло, уютно, таинственно и немного страшно. Тетя Шура была одинока. Говорили, что муж взял ее из «веселого дома» за красоту. При каких обстоятельствах и на какой войне он погиб – неизвестно. Она осталась одна, но у нее были подружки, такие же одинокие, как она. Бывало, заберусь я на печку и смотрю на них сверху, как они сидят на кухне за тетишуриным медным желтым самоваром с медалями на боках, на столе кроме чашек с блюдцами стоят рюмки и большая темная бутылка с вином. Мама говорила, что это был «Вермут».