Александр Поздеев - Надоеда, или Заповедник абсурда. Фантастический роман. Часть 1

– Сможем, – ответил за двоих один из ангелов.

Настроившись на волну ангелов, Хуркер долго наблюдал, как две бесконечно далёкие, оторвавшиеся от планеты кометы несутся к маленькой, неведомой, непостижимой Земле.

– Нужно заканчивать со всеми этими абсурдными штучками-дрючками, – сказал сам себе полуосьминог Хуркер и достал, протянув щупальце, из шкафчика бутылку шампанского.

От созвездия к созвездию, от звезды к звезде, пронзая пылевые скопления и туманности, мчались посланцы фиолетовой планеты Эгольцум. Полтора часа понадобилось им, чтобы достигнуть Солнечной системы. Еще три минуты – и вот они уже парят, незаметные человеческому взгляду, над одним из земных городов.

Один из трамваев они выбрали совершенно случайно, просто тот был в эти часы наиболее пустым, торопился в депо. Двоих старичков они не приняли во внимание, их привлекла молодая пара, сидевшая на задних сидениях.

Встав посреди салона, ангелы начали совершать пассы руками. Мгновенно уснули старики, уснули и те, которые были помоложе.

– Марон, – сказал один из пришельцев, – отгони трамвай, на всякий случай в какой-нибудь тихий, параллельный Земле закуток. Пусть он стоит в ангаре с их телами. И создавай в разуме иллюзию взлета трамвая. А я возьму вот этих двоих и перенесу их на станцию, где владычествует УАК – универсальный авангардный компьютер, по-другому – Надоеда.

Клубятся туманности, летят по своим орбитам планеты, вспыхивают сверхновые, падают в ладони загадавшим желания мальчикам и девочкам звёзды. Все идёт своим чередом, своим неизменным порядком. Старичок-гомункулус Надоеда сидит возле свалки истории, размышляя о том, пускать ему или не пускать в Нереалию двоих землян. Верно, предчувствует он свой печальный конец. Но все-таки пропускает в свой мир сначала Сергея, потом Женю. Песочные часы, осыпаясь, с неумолимостью отсчитывают время исхода. Но Надоеда знает, что ещё может бороться, меняя облики на ходу; подобно оборотню, он пытается с помощью лживого зеркала утащить в преисподнюю девочку Оксану, проходящую по старому дому задом наперёд….

Замкнутый круг размыкается…

Это только потом, в конце вечера, трамвай, оторвавшись от порядком надоевших рельс, воспарил. Летел он, подобно Летучему Голландцу, над городскими парками, куполами церквушек, новостройками и каналами, над плывущими неспешно лодочками отдыхающих.

– Мы летим, а они смотрят, – смущенно сказала мне Женечка.

Она имела в виду людей, которые остались далеко, в серых в скучных реалиях рабочих будней. Я посмотрел на неё и улыбнулся. Она просто обязана сказать мне что-то такое в этот волшебный час. Я же мог ничего не отвечать. Разве непримиримый прагматизм этой девушки уже не был побежден в тот момент, когда трамвай убежал в нереальность?

«Ты – моя мелодия….» – донесся до нашего слуха пронзительный голос Магомаева.

С рукава Жениной куртки вспорхнула желтая бабочка. Звуки песни не умолкали – видно, кто-то забыл радиоприемник. Я впервые за весь вечер обнял Женю, но в ответ она бросила резкое «нет» и ударила меня по груди кулачками.

– Пожалуй, мне пора, – сказал я ей. – Моя остановка, слышишь?

Женя, повернувшись к окну, молчала. Голос Магомаева сменил старинный вальс, под него закружилась в танце парочка стариков, которая до этого полпути неподвижно сидела в обнимку на переднем сиденье.

Трамвай остановился. Женя всё так-же стояла, отвернувшись к окну. Потеряв надежду привлечь её внимание и махнув рукой на прощание, я соскочил с подножки, приземлившись в густую сорную траву.

– Не больно-то воображай! – крикнул я, обернувшись.

Первое впечатление от этой жизни – суровое, искаженное гневом лицо тетеньки-воспитательницы, отчитывающей меня за обкаканные штанишки. Потом – провал лет до шести.

Поездка с бабушкой в загородный дом отдыха, где она учила меня азбуке, любимый журнал «Мурзилка», последние предшкольные денёчки, мамины блины. По части воспоминаний у меня туговато, и всё-же, всё-же…

Как можно забыть первую подружку, симпатичную башкирочку Апар?!.. Нас вместе проводили в школу родители. Вместе потом сидели многие годы за школьной партой, подчас списывая друг у друга задания и получая нагоняи от проницательной учительницы. Недавно, спустя десять лет после окончания школы, мы встретились. Апар заимела двух дочерей, развелась с мужем и часто стала прикладываться к бутылочке.

Оно и понятно: легко ли сейчас одинокой женщине с детьми?

Нам по двадцать восемь. Трудно даже поверить, что буквально вчера мы переступили порог школы. Сколько всего за эти двадцать лет произошло!.. Вообразить трудно: менялась страна, менялись мы, оставалась неизменной лишь память о том, что ушло безвозвратно, бесповоротно. Любой без исключения человек воспринимает мир через призму собственных ощущений – кто с этим поспорит?.. Но ведь эта самая призма своими граням проходит все равно где – то касаясь чужих судеб, исторических деяний… Задумаешься тут.

Я уходил все дальше, раздвигая руками высокую ковыльную траву. Оглянулся на какой-то миг. Нет, Женя – человек гордый, не побежит она следом за мной, будет переживать, в себе носить, но догонять не кинется.

Вскоре я натолкнулся на свалку. Свалочка как свалочка – что такого? Только вот взгляд мой проницательный тотчас узрел одну деталь. Беспорядочно сваленные в огромную кучу толстые тома классиков марксизма-ленинизма. А подле этого сомнительного богатства восседает, подобно сторожу, бомжеватого вида старичок, напоминающий полузабытые портреты Брежнева, с таким же кустистыми бровями.

– Что, отрок, дороженькой ошибся? – спросил он с плутоватой улыбкой.

– Ну я, вообще-то, так не считаю.

– Думаешь, верно, свалка истории? – спросил он и обвел своей палкой необъятную помойку. – Ошибаешься – дорога в неведомое.

– Да знаем мы эти дороги… – начал, было, я.

Старичок показал кулачок – маленький, сухонький шиш получился.

– Ты кто такой? Кто такой?! – возмутился он. – Чтобы со мной спорить? Тебя девушка не любит? Другую найди, и все дела, а со мной не спорь: меня гневить – тебе же накладно будет.

Я оглянулся в сторону застывшего трамвая. Правду говорила моя бабуля: понедельник – день тяжёлый, но не безнадежный.

– Кто вы, дедушка?

– Едрит-кудрит, нашёл деда! Ступай-ка ты, сынок, по Ржавой улице – вот по той, что вьётся среди разбитых автобусов. До конца дойдёшь – кукушечка тебе судьбу нагадает. А с меня какой спрос?

Старичок заглянул мне в глаза, губы растянулись в, словно наклеенной, улыбке. Мне бы задуматься, но мною как назло овладела бравада: «Ну и пойду!»