Ася Леонтьева - Что случилось в июле

В отцовской квартире я была гостем, явившимся без приглашения. Здесь все осталось нетронутым, будто он вышел в магазин и вот-вот должен был вернуться. Стоптанные чёрные ботинки на коврике в прихожей. Пара рубашек, сложенных на краю кресла. Запасная связка ключей с брелоком-фонариком. Горка бесплатных газет. Книги, расставленные на полках ровно, корешок к корешку – отец гордился этой библиотекой. На стенах – две картины с русской природой: на одной – лесное озеро на рассвете, на другой – берёзовая роща, спускающаяся к ручью.

Походив немного по квартире, я вышла на лестничную клетку и позвонила в соседнюю дверь. Это была очень старая дверь, ободранная по углам, без номера квартиры и глазка. Спустя минуту она всё ещё не открылась. Я позвонила второй раз. Послышались тяжёлые шаги и кашель.

– Кто там? – спросил голос.

Я представилась. Дверь приоткрылась, из-за неё выглянула женщина лет пятидесяти в домашнем халате, носках и тапочках. Она осмотрела меня, и от этого взгляда я почувствовала себя виноватой.

– Ну наконец-то явилась. Я уж думала, вечно буду с этой псиной возиться. Неделя прошла, две – никто не идёт за ней. А нам! Утром – гуляй, вечером – гуляй… Эй, сына! – крикнула она через плечо.

Никто не отозвался.

– Веди сюда псину, дочка Сергеева пришла.

В коридоре за спиной женщины кто-то со скрипом отворил дверь.

– А командировки! – продолжала она. – Одна за одной, одна за одной… Уж не знаю, кем там твой батя работал. Укатит – а нам с собакой возись, вот радость-то!

Женщина шире открыла дверь, и на площадку выбежала Санта. Шерсть на животе и лапах у неё была вся в мелких колтунах, а шею стягивал тонкий поводок.

Я извинилась и поспешила к своей двери. Заметив моё смущение, женщина вдруг смягчилась.

– Ты прости, дочка, прости, – сказала она. – Я же понимаю, горе у тебя. Да только отец твой тот ещё сосед был, знай. Вечно собутыльников водил. А как выпьет, так мог прямо на лестнице уснуть. На сожительниц своих орал тоже, да. Они от него бегали вечно. Да и собака вот… Я сама-то животных не люблю, это сын захотел.

Я закрыла дверь и стала прислушиваться. Соседка всё ещё причитала на лестничной площадке – о том, что в благодарность за Санту отец приносил одни только шоколадные конфеты. Хотя она, видит бог, не раз говорила ему о своем диабете. Потом дверь за ней захлопнулась, наступила тишина, и я наконец вздохнула с облегчением.

Поздним вечером я вывела Санту на прогулку. Стояла прохлада, какая бывает только летом, после долгого знойного дня. Мы шли по тёплому асфальту, мимо покосившихся скамеек, заехавших на тротуар машин, детской площадки с горкой и крутящимся колесом. На верёвках между деревьями покачивалось мокрое бельё. За проспектом виднелась церковь с голубыми куполами, а за ней – парк, от которого веяло дикостью леса. Он тянулся вдоль реки и заканчивался где-то у моста, ведущего прочь из города. Я представляла, как буду проводить на этом мосту длинные летние вечера – непременно в одиночестве. У меня будет много времени для размышлений. Это казалось единственным достойным занятием для человека, которому не нужно больше заботиться о деньгах.

Той ночью я не сомкнула глаз. Мне чудилось, что кто-то невидимый тяжело ступает по кухонному линолеуму, звенит рюмками, кашляет. Казалось, что стоит войти туда, и увидишь, как посуда парит в воздухе. Мне мерещился запах водки – им были пропитаны стены, мебель, книги. Санта лежала возле кровати и рычала на телевизор, где крутили ночные реалити-шоу. Я смотрела в экран и время от времени подходила к окну, выходящему на школьный двор. Ночью он был ярко освещен и безлюден, отчего выглядел нелепо.

Всю следующую неделю я провела в мелкой старательной работе. Я трижды вымыла полы, буфет и холодильник. Одежду и обувь отца я вычистила и убрала на дальние полки шкафа. Проходя мимо книжного стеллажа, я останавливалась и подолгу разглядывала пыльные корешки – какую из книг он читал последней? Он говорил однажды, что «перерос» Толстого и углубился теперь в религиозную литературу. Да, папа был религиозен. Он воплощал в себе тот уникальный тип русского человека, который предпочитает каяться, а не воздерживаться от греха. Как-то он признался мне, что первое его занятие после сильного запоя – генеральная уборка в квартире. Необходимо навести порядок в окружающем мире, чтобы почувствовать порядок в душе. Так, всякий раз он восстанавливал свой мир заново, начинал с чистого листа, чтобы потом опять сорваться.

Первые недели на новом месте я всё время куда-то ходила. В театры, в кино, в клубы. Всё это быстро наскучило. Я стала просыпаться в обед, завтракать остатками вчерашнего ужина. Я стала убирать в квартире каждый день, по сантиметру изучая его жилище. Лежа в его постели, я представляла, о чём он думал, когда засыпал здесь. Строил ли он планы на будущее? Чувствовал ли себя нужным?

Бывало, я целыми днями лежала так без движения, глядя в потолок или телевизор. Бывали другие дни, когда я без всякой цели слонялась по городу, здоровалась с прохожими, чтобы хоть с кем-то завязать разговор. Порой я садилась в автобус или, лучше, в трамвай, но обязательно у окна. Ехала до конечной, запоминая по пути названия остановок, магазинов, разглядывая угловатые фигуры зданий. Потом выходила и шла квартала три, после чего заворачивала в первое попавшееся кафе и сидела там до закрытия, потягивая пиво и слушая, о чём говорят люди за соседними столиками. А о чём не говорят вовсе. Это был мой собственный способ знакомства с городом. Так я сообщала ему, что приехала, что я внутри. Случайно подслушанные разговоры – это язык города; кто научится понимать его, того город примет за своего. С тем будет говорить, как с равным. Тому поведает тайны. Но люди в городе Н. словно никогда не говорили ни о чём существенном, сколько ни прислушивайся. Молчали и улицы, и дома, похожие на огромные каменные соты. Они стояли настороженные, будто готовые обвалиться, хотя строились, кажется, на века.

Я знала, что единственной моей обязанностью отныне будет снимать с банковской карты деньги, перечисленные квартирантами. А потом жить на эти деньги весь следующий месяц – так, как это делал отец. Сумма небольшая, но хватит на безбедное существование в городе, население которого ещё не достигло миллиона. Я думала, что со временем смогу накопить на путешествие, но внезапно обнаружила, что никуда не хочу ехать. Всё, чего я хотела, – день за днём просыпаться в постели отца и снова, с отчаянным усердием пытаться узнать его, восстановить его образ жизни во всех деталях. Воскресить его. Стать им.

В ближайшей аптеке я купила несколько видов антидепрессантов и стала пробовать их по очереди, пока не нашла самые сильные. Сон после них стал спокойнее, ночной страх отступил, но весь следующий день я будто плавала в густом тумане. Под действием таблеток мне нравилось гулять пешком. Сначала я изучила свой двор, потом свой квартал, потом соседние кварталы. Я поняла, что все они похожи один на другой – все, кроме моего. В моем квартале был бульвар с фонарями и церковь, от пения которой я просыпалась каждое утро. И, пожалуй, самая большая в городе школа. Она стояла напротив моего дома и напоминала крепость: полукруглые стены, дикие яблони, издалека похожие на клубы дыма после осады. Мне не нравилась эта школа. Особенно поздними вечерами, когда она глазела на меня слепыми бойницами окон.