Артем Волчий - Стихи убитого

Напоследок друг другу еще и кивнули, закрепив акт чего-то, что еще когда-нибудь зачтется нам на иной земле, где встретятся все и вся, и его – «Нексия» же? – вывернула, огибая заезжавшее на подобие парковки такси, пропуская, бережно, любя, трех подростков, они, смотря по сторонам невидящим взглядом, мчались куда-то, и, наконец, выжидая, пока поток машин ослабнет – чтобы вклиниться в него и навсегда исчезнуть в столпотворении засевших в железки людей, непрестанным движением ожидающих будущего.

«Может, будущее тоже должно засесть в какой бы то ни было железке», – вдруг подумалось мне, и эту мысль я долго мусолил, безвыходно, впрочем, отвлекая себя от необходимостей созидания сочетаний слов для покупки билетика, чуть более широкой, чем одно жалкое «спасибо» благодарности за его продажу, сдачу и чек, и жажды нахамить в ответ врезавшейся в меня женщине с чемоданом на колесиках, женщине, надо сказать, огромной; понадеялся, что не в один автобус со мной.

Нет, все-таки, маршрутка. Правильней – маршрутка.

И вот, я несусь, налегке, в отличие от разномастного содержимого машины. Тут и пенсионеры, насилу вбившие чемоданы меж своими коленями и пассажирскими местами впереди, как вылезать будут, да и кто им помогать вознамерится, я и не предполагал; и молодняк, например, муж с женою возраста лет двадцати пяти, уже не так изящно, но вполне достаточно для наличия у девушки-женщины громадного живота; и подростки, двое из той самой троицы, показавшейся мне хулиганьем, но сейчас сидели смирно; и все такое, даже молодая девушка с собакою в переносной сумке, на коленях у нее поместилась и, периодически, толкалась: «выпусти!». Потерпи, потерпи…

Я сидел в левом ряду, разглядывал пейзаж за окном. Пока была Вологда и ее непосредственные окраины километрах в двух, было хорошо. Между тем, вторя пейзажу, сидевшие предо мной затылки пенсионерки и ее, возрастом младше меня, внука, обсуждали:

– Ах, красиво-то как! – удивительно жизнеспособным голосом, не кряхтя, ни намеренно – ни в силу возраста, говорила бабка.

– Да, и вправду, – тихо соглашался внук её.

– Ты глянь! Отремонтировали-то церковь!

– Отреставрировали, – являя в жизнь набитый школой ум, поправил бабушку внук.

Но она и не оглянулась, все любовалась.

Потом же хлынули иные картинки.

Разрушенная ферма, торчавшая посреди заросшего поля остовом танка – впрочем, и она погибла в войну, что уж тут; несколько бетонных скелетов совсем уж неузнаваемых зданий; так и не использованные никем срубы, рассыпанные игральными костями, штук семь, один – вовсе сгнил, еще на одном белой краской написали пожелания мировому сообществу, на другом – сообществу исключительно нашему, мне, хоть и столичному человеку, обидно не было; и один скосился набок; халтура, вот первым же ураганом и наклонило дурака. На холмах, поодаль, высилась примерно такая же картина: скелеты деревянные, бетонные, один даже кирпичный – неужто кузня? – великовата, вроде – хотя, видел ли я хоть раз, своими-то глазами, кузню, настоящую, деревенскую?

А из затылков как раз неслось:

– Представляешь, Ген, а тут, в этом-то лесу… да, именно в нем – дядю моего расстреляли. Твоего, получается… считай – прадеда, – словно б завороженно проговорила бабка; вот тут уже начала покряхтывать, чуть-чуть, но это – пока что.

– А за что? Или это в массовые ? – спросил, вновь подключая к беседе набитый школой ум, внук ее, чуть затухая голосом; вдруг в автобусе затаился вневременный чекист? а последнее слово и вовсе вывел полным таинственности голосом.

– В мас… совые, в массовые, – со второго раза научившись выговаривать это слово, усиленно закивала головой пенсионерка.

До этого – не знала!…

Я от истории всегда далёк был, но что-то копошилось в темноте души, не просветом истины какой, конечно, но все ж, всё ещё – темноты светлей, стократ, ярко вспыхивало посреди нее, и стремительно затухало, но вновь – спичка загоралась.

В ночи забытья имен часто играло с колонок что-то чрезвычайно модное в наших кругах; порой, мода была пропорциональна неуместности, слишком серьезны текст да звук, слишком явный контраст наших не понимающих ни то, ни другое, лиц, но все так же дружелюбных друг к другу – вытесняя дружелюбием всякий текст да звук чужого имени, имени, имени…

И одной из песенок да пронеслось, помню, что-то – «гордая свеча погасла, новой так и не зажглось» – и утомило меня необходимостью подумать – сейчас; встрепенулся, сбросил, стряхнул, перхотью, давившей голову шапкой снега.

Время сливалось воедино, и видны мне были здесь, на подножиях Вологды ещё, пейзажи Медвежьегорска; о, да – там все куда контрастнее, там какая только строка из даже школьной программы не вспыхнет, напоминая о том, что должна бы вспыхнуть свеча, и вроде бы даже воска предостаточно, и все готово, но до сих пор не пылает, только зажигалки подносят, да на ветру морском гаснет пламечко.

Время сливалось воедино, и еще не расстрелянный дядя говорящего старого затылка шагал к лесу, предположим, вели его несколько чекистов, тыча мордою в пахнущую соснами жизнь, удивительно теперь похожую на смерть, его, наивно пытавшегося замедлить шаг, ослабить ее колючую хватку; оглядывал поля и холмы, надеясь предсмертно зацепиться душой за что-то, своими же руками построенное – и вдруг видел будущее – лет пятьдесят спустя? – скелеты, скелеты дерева, бетона и кирпича.

Я отвернулся от стекла, плясавшей за ним мошкары, соединявшейся в слова предлинных умозаключений, и нырнул в телефон.

Что-то почитал в интернете, уже его не почитая.

Наверное, когда ремонт дороги счастливо завершается, работники выливают в себя по бутылке, пива ли, водки ли, а руководители их, и, тем более – спонсоры ремонта, кому поводы праздновать так и сыплются за шиворот отчётами о выполнении бесчисленных проектов, куда, может, по пьяни была вышвырнута кругленькая сумма, – по крайней мере, по-моему: современная экономика работает именно так, – раскрывают бутыли шампанского, расстреливают из них воздух, и как-то так получается, что патроны пробок аккуратненько ложатся на только что выстроенные дороги.

Я долго, точнее сказать, пытливо смотрел в передние стекла, в темень уже грянувшую, но крайне не уверенную в себе: сотни огоньков едва ли не сливались в новое солнце, пусть немного раздробленное черными прожилками, но оттого сияя только ярче в некоторых кусках пространства. А куски эти шевелились, переливались краски нескончаемого шара, огонь и мрак – в сотнях метров впереди, да и позади – а оттуда еще и мощный свет фар – что там? джип? – освещал наш автобус так, что свет разбивался о дамбы его стареньких, давно некрашеных стенок, еле сдерживаемым водоемом томясь; но это, конечно же, пока.