Артем Волчий - Стихи убитого

Я сам не заметил, как ступни мои начали отбивать, от скуки, ритм незнакомой, либо еще никем не сочиненной песни. Самое-самое время было отметить вещи, что столичному чувырлу – бревно во глазу: итак, все это время я сидел один, на двух пассажирских местах – бурая, изрезанная временем кожа вполне удобных кресел, возможно, постарше меня была; автобус – а в свете фар такого-то автомобиля он точно стал автобусом, раздавив в себе гадину-маршрутку, как в свете иконы человек давит в себе гнусный позыв нагрешить – полупустой, многие тоже сидят по одному; пока я был захвачен диалогом с телефоном, молодая девушка пропала из виду – видать, сошла на одной из первых остановок, ее деревня не так далеко от Вологды, могла бы и пешком дойти, чего собаку мучить; впрочем, это я так, с обиды… распланировал после бултыхания в интернете взять себя в руки, поднять с разнежившего комфортом места и подсадить к девушке, что-нибудь да спросить, поговорить о том – о сём, имя узнать, потом куда-то деться и спешно его забыть, и пьяным под забором, страдая, валяться, вдыхать черную землю: тоже своего рода расстрел.

И нет теперь этой девушки.

Зато затылки спереди так и вели приличную беседу. Оценки, предметы, планы, воплощенные в жизнь за год, планы на лето, планы на следующий год; что я буду делать в грядущие века?

Вряд ли в колл-центр опять. Пойду куда-нибудь консультантом.

Вдруг – со стороны – откуда… сзади!

Вонзившаяся в мое плечо ладонь, – успел заметить: правая! – словно прожгла футболку. А летнюю толстовку я как раз снял, а то ведь и ночью – подозрительно жарко и презрительно душно.

И пальцы врезались так, словно сейчас хозяин руки вырвет мне плечо, словно б он готовился к этому, всю дорогу силы берег, может, мечта у него такая – коллекционирует вырванные плечи, раньше – девичьи, теперь и на свой пол перешел. А вдруг перепутал!? По моей-то шевелюре не грех было перепутать: пусть космы да косы не свисали, но длинный был мой волос, а сейчас девушки вооружаются такой прической чаще, по крайней мере, в Москве, по крайней мере, две последние мои, как там их, а, бесполезно вспоминать…

Только рассудив в таком ключе, я осмелился, наконец, повернуть голову и, максимум грозности излучая единственным способным узреть шутника глазом – повернуться дальше, более, чем на девяносто градусов, я не мог; боялся оказаться не перпендикулярно себе самому, будто так я закончусь как человек, душенька сочтет связь с тельцем слишком непрочною… но, под напуганной тучей брови мелькавшая в глазу гроза напрасно колотила небо зрачка:

– Ты хуле стучишь, долбоёб малолетний, блять? – раздался голос высунутой из-за спинки моего кресла головы. Несмотря на то, что я развернулся все ж достаточно, чтоб увидеть хотя бы часть его тела, видел я только голову.

Даже шеи не видел. Голова говорила обо всём.

Бритый наголо, со шрамом, идеально повторявшим изгиб скулы, – надо же, такое бывает! – и глазами ярко-зелеными, – и такое! – и с – наконец увидел! – загорелой бычьей шеей, пропорциональной формировавшейся на полтора сиденьях человеческой мускулистой массе, даже за ветровкой было понятно, что мускулистой. А рука – словно б отдельно от него, верный солдат, которому в любую секунду отдавай приказ и она, не тратя сил хозяина, вырвет мое плечо, а то и с рукой вместе, и поднесет ему; дар божку людей не деловитых, но оттого и не пальцем деланных, что называется.

Я поймал себя на странной мысли, что с бесстрашным любопытством изучаю этого человека. Хотя, очевидно, в его власти было меня убить. Наконец, вопрос вывалился изо рта, раскрывшегося движением только нижней челюсти; верхнюю я старался не шевелить, с ней шевельнется лицо, глаза изобразят, вместо грозы, свет, например, солнечный, а мужик, предположим, полусонный, а я вот возьму да разбужу его окончательно – и всё.

Ну, в чем-то я был прав:

– Чего стучать? Отпусти, – голос твёрд, перпендикуляр сохранён.

– Сука, ноги твои, мля… я двое суток не спавши совсем, неделю как дембель – а не бухал еще ни разу, и ты меня добиваешь сейчас стуком своим, мелочь!… – и вдруг начал уменьшаться в размерах, хватка ослабла, затем он руку и вовсе – в карман убрал, я оглядел плечо: на месте, и даже ткань, как оказалось, не прожжена; но ярко-зеленые глаза покидать меня не собирались, оставалось надеяться, что это только сейчас, и когда-нибудь потом они все-таки отстанут, – Ладно, перегнул, но сам пойми: бля, нет, че хочешь понимай, но не стучи, или пересядь, не знаю, с девочкой познакомься – вон на первых местах, чем хочешь займись, только, сука, не – стучи!

Последние слова он сам отчеканил яростным стуком.

А мне вдруг захотелось узнать: как так – чем занимался он последние несколько дней, что не поспать по итогу стало, и как умудрился он не бухнуть после дембеля? Что вгрызлось в судьбу человека, поломав условленный порядок, планы, размечтанные в нелегкие ночи службы, наряды? Откуда родом – ну, так, для затравки? И, наконец, почему-то именно в конец поставил я этот вопрос – как его зовут?

Видимо, вопросы вывалились такой чередой, что он только последний и счел нуждающимся в ответе: Вадим.

Моего имени не спросил, отвернулся к стеклу, и уснул, опершись о него лбом; проломит, но я это вряд ли увижу.

Ведь пробка за сим впечатляющим, хоть и безрезультатным происшествием, сократило время бессмысленного ожидания и созерцания: двинулось наше солнце с черными прожилками, и становилось их все больше и больше, ибо каждый ускорялся, увеличивал разрыв, обгонял побитую временем маршрутку, а я уже завидел до боли знакомую остановку, вот, считанные метры: семьдесят… шестьдесят… рюкзак прыгает в руку, я иду по замедляющему ход автобусу, гордо, для чего-то и отчего-то, думая: «автобус, все-таки – автобус!», в издёвку, что ли – миную обретшие лица затылки, все еще о чем-то беседовавшие, пенсионеров с тростями и без, молодых мужчин и женщин, и натыкаюсь, наконец-таки, на указанное Вадимом первое сидение: вот, значит, куда делась девушка, упряталась.

Собака из переносной сумки гавкнула, как только хозяйка пришла в движение – прямо за мной встала, ей тоже сейчас выходить.

Хоть у кого-то сегодня задалось с планированием.

Десять метров. Пристроился, пропустив едва не врезавшегося идиота на джипе – он все пытался обогнать нас, но более решительные люди сзади опережали его, и только сейчас он, нюхнув свободы, рванул, плюя на все светом всё тех же фар.

Я оглядел смыкавшуюся вокруг темноту, выхватил нужную мне проселочную дорогу – тут их было две – и радостно отметил, что девушка за мной пошла ровно тем же путем; разумеется, шаг замедлив, чтоб я прошел должное расстояние и ей не страшно было во мраке, одной – не страшно, тем более, с собакой.