Игорь Сирица - Лестница в небо Вячеслава Ткачёва. Исповедь белого генерала

У Лены была отдельная девичья, со вкусом обставленная, комната. В одном из углов этой комнаты стояла парта, на которой училась читать и писать Нюра. Мне не было в то время 6 лет, поэтому считалось, что мне еще рано ломать голову этими премудростями. Однако, наскучив играть в саду в одиночестве, и интересуясь, «чему там учат Нюру?», я нередко забегал в Ленину комнату, становился за спиной сидящей за партой ученицы и внимательно следил за занятиями с нею старшей сестры. Однажды, когда Нюра затруднилась в чтении, я начал ей подсказывать.

– Ты что подсказываешь? – обратилась ко мне Лена с вопросительной улыбкой. – Разве ты умеешь читать?

– Умею! – ответил я.

– А ну-ка, посмотрим! – и она начала меня экзаменовать. Когда же оказалось, что я действительно уже умею читать, я был посажен рядом с Нюрой за парту. Так началось мое учение грамоте.

Наши совместные с Нюрой игры в саду и учения за одной партой продолжались недолго. Так как она уехала к замужней сестре Мане в Екатеринодар, которая продолжала с ней заниматься, я остался у Лены единственным учеником.

К сожалению, закончив чтение по букварю, я перешел на «Родное слово» 34 34 Учебник русского языка и литературы, составленный русским педагогом Константином Дмитриевичем Ушинским (1824—1870); неоднократно издавался с 1864 г. и до революции. ; а дальше? Этим, можно сказать, и ограничился круг моего чтения. В нашей «дыре», по тому времени, в станице была единственная одноклассная школа, никаких библиотек и читален не было. В девяностых годах [XIX века] отец начал выписывать журнал «Ниву» 35 35 Популярный еженедельник с приложениями, который издавался в России с конца 1869 г. по сентябрь 1918 г. с прекрасными для того времени приложениями, с произведениями русских классиков, но все это было для меня еще не по зубам. Купить же детские книжки в Майкопе было тогда невозможно. Таким образом, мое первоначальное влечение к чтению и проявленные мною некоторые способности к русскому языку постепенно затухали, и я поступил в среднюю школу очень мало начитанным, что потом долго сказывалось.

Воспитание в раннем детстве на женской половине и, вероятно, влияние нежной души Лены наложили отпечаток и на моем характере в то время. Я бы очень отзывчив и не мог равнодушно относиться к чужому горю – я невольно переживал описываемые в «Родном слове» картины из жизни бездомных людей. Приехала к нам двоюродная сестра Маня Гейман, и Лена рассказала ей об этой черте моего характера. Они как-то позвали меня, усадили за парту.

– А ну-ка, Славочка, покажи Мане, как ты умеешь читать, – сказала моя Лена. – Прочти нам рассказ о бедном слепом нищем.

Там очень трогательно описывались его переживания, реагирование его души на бессердечное равнодушие прохожих. Начал читать, прочел до того места, как у него потекли слезы из глаз и… остановился. Дальше я не мог читать, так как мои глаза налились слезами, а спазм сдавил горло. Увидев это, Маня расхохоталась.

Со страшным огорчением и обидой – так надругаться над моим переживанием сочувствием чужому горю! – я выбежал из комнаты в сад. Уже когда я был в саду, услышал через открытое окно голос Лены:

– Как ты, Маня, груба и не чутка. Зачем ты так обидела мальчика, надругалась над святым чувством сострадания? К сожалению, в этой твоей нетактичности невольно участвовала и я.

– Может быть ты, Лена, и права, но сама подумай: каким же ты слюнтяем воспитываешь будущего мужчину?..

С приездом Мани Гейман расширился и репертуар Лениного пения. Они часто пели модные дуэты и песни того времени. […] Маня привезла из Черкасс (где служил ее брат в 19 пехотном Майкопском полку) и украинские песни. Тогда я впервые услышал красивую песню «Стоить яворь над водою». Маня пела молодым, звонким сопрано, а Лена чутко-прекрасно ей вторила. Эти вечные звуки музыки и пения – в доме, в саду, у пруда – развили у меня с детства отличный слух и музыкальность.

Мой домашний воспитатель Лена не насиловала моей воли и свободы, и я вне времени для учения был предоставлен сам себе. Я совершенно не помню, чтобы у меня были покупные игрушки, кроме полученных мною в раннем детстве: заводного волчка (подарок Лены, привезенный из С.-Петербурга) и лошади их папье-маше (подарок моего крестного отца – дяди Павла Ивановича Иванова). Эту лошадь, между прочим, за ее ненадобностью, постигла трагическая кончина. Как-то приехали к нам из Екатеринодара гости, среди которых были мои сверстники – братья Чупрыны, Женя и Гриша. Они порезали на куски мою лошадь и открыли мясную торговлю.

Отсутствие покупных игрушек имело и свое положительное влияние: детская образная фантазия и наблюдательность за окружающей жизнью толкали на выдумки. У меня был и рогатый скот из бурьяна и травы, и вылепленные кони из грязи. В более раннем детстве, когда я стал вполне владеть ножом, у меня появились точные копии дрожек, мельничных наливных колес и проч. Это, вероятно, и положило начало моей особенности, которая проявляла себя позже: в течение всей моей жизни я без боязни, когда было необходимо, брался за другие, всякого рода, ремесла.

Отцу не нравились эти мои увлечения и каждый раз, когда он видел меня за такой работой, кривился в лице и с досадой говорил:

– Славка у меня шпак 36 36 Ироничное название штатского человека в русской армии, от укр. «шпак» – скворец (См.: Беловинский Л. В. Энциклопедический словарь российской жизни и истории. – М., 2003. С. 893). ! А вот Вася – это уж будущий вояка, для него лошади – всё!

Впрочем, как мой старший брат Вася, так и я, уже с 6-летнего возраста попал, конечно, по велению отца, в школу верховой езды к нашему старшему табунщику, черкесу Хакутежу. Он первоначально, еще до 6-летнего возраста, сажал меня на специальное седло с четырьмя высокими рогастыми луками. Когда я садился в это седло, через отверстия в верхней части этих лук протягивался ремешок, который предохранял меня от возможного падения. У меня в руках был повод уздечки, а Хакутеж, садясь на свою лошадь, брал, на всякий случай, и повод недоуздка моего коня. Так, порой мы и выезжали в открытое поле, где и начиналось мое обучение на различных аллюрах.

Это раннее обучение, а в дальнейшем и частая езда, выработали у меня две особенности: умение крепко сидеть в седле и балансировать при всяком положении, и навык «владеть лошадью», заставлять ее чувствовать ездока и ему повиноваться. Из практики езды, когда мне было еще лишь 7 лет, я помню несколько эпизодов, которые показывают, как я уже в то время свыкся с лошадью. Как-то мы всей семьей (конечно, исключая папу), поехали на хутор за клубникой. В то время на сенокосных участках, которые занимали бóльшую часть площади земли, чем пахотные, полевой клубники всегда было много. Она была дивная – сладкая, вкусная, ароматная. Как сейчас помню, с каким восторгом и наслаждением я разгребал траву, где находились полные, наливные, горевшие на солнце своими манящими розово-красными бочками ягоды. Согретый солнцем степной воздух пьянил своим ароматом. Я быстро срывал все лучшие, более крупные клубнички, и, конечно, не клал в посуду, которую дала мне мама для сбора на варенье, а себе в рот. И только когда, как говорится, наелся до отвала, начала понемногу наполняться моя посуда. Подошел наш кучер: