Зарина Судорина - Жертва для Локи

На первом этаже «Детского Центра Жизни» располагается офис, где заседают все управляющие делами разных отделов: питания, образования, мониторинга и развития. Последним вот уже три дня как заправляла я. Чуть дальше, в застекленном закутке (дела Центра и его директора прозрачны!) – бухгалтерия и кабинет директора.

Также на первом этаже большая комната мальчиков, рассчитана, как и комната девочек, не менее чем на десять кроватей. В ней всегда есть дополнительные спальные места на случай сильных морозов. Большинство детей поступает в приют именно во время морозов – на улице слишком холодно. Но при первой же оттепели кровати как девочек, так и мальчиков стремительно пустеют.

Столовая, игровая и комната девочек – на втором этаже. На третьем – комната для выпускников детского дома программы «Взрослая жизнь» и актовый зал. Здесь же коморка сторожа. Единственное место, где можно покурить, если совсем невтерпеж, или ночью, во время дежурств.

Работники Центра питаются в одной столовой с детьми. Входя в курс дела, помаленьку надергивая кусочки испуганных историй о беспризорных, я вспоминала, как слышала, что их насилуют на улицах. И теперь в столовой, когда они относили свои тарелки в мойку, поворачиваясь ко мне спиной, мой взгляд неизменно упирался в их худые детские затылки и задки. Я пыталась понять, как же это возможно…

Аппетит безвозвратно исчезал. Бесполезно было убеждать себя, что все это враки. Однако спор уже затеян, и быстрая правда сует вместо ложки в руку аргумент, что большинство беспризорников поступают в Центр с венеричками… Ковыряние вилкой в гречке с кусочками мяса вызывает теперь рвотные позывы – где-то здесь наверняка прячется белое, слизкое, вездесущее…

По первости я их не различала. И когда, к моему бесконечному ликованию, можно было выскользнуть в перерыв до ближайшего поворота затянуться табачным дымом, я шарахалась от каждого киргизёнка: вдруг наш?! Если увидят с сигаретой, мне кранты – в Центре строгий запрет на курение и алкоголь. Оно, конечно, педагогично, но что же делать мне, взрослой курильщице с семилетним стажем, не желающей перевоспитываться? Много в то время было дырок на юбках и куртках, прожженных спрятанными за спину сигаретами.

После обеда, в очередной раз потрясенная, бегу за поворот. Мырк 4 4 Презрительное название наименее достойных представителей населения, независимо от их национальной принадлежности, а только по причине недалекости означенных. на остановке рассматривает ярко одетую тетку, и близость этой доступной женщины привлекает его до дрожи в руках. Так же как меня сейчас – лежащая в кармане долгожданная сигарета, которую я сейчас выкурю. Он смотрел на нее жадно и неутомимо. Я думала о ней. О моей сигарете в кармане.

Возвращаясь первые дни домой с новой работы, по вечерам я плакала. Слезы как переход в новое состояние небесполезны. За чужим страданием забываешь свое. Бабушка вздыхала и качала головой: «Какая тяжелая работа…» В ее голосе сквозила хорошая удовлетворенность: деньги правильно получать за нелегкий труд. Тем временем я, спасаясь от пустоты, окуналась на дно. Одно было внешнее, второе – внутреннее. Я никогда знала, что люди могут так жить.

Я стала первым в истории «Детского Центра Жизни» менеджером по развитию и лоббированию идеи.

И первые дни мне не могли найти применение. Все, включая меня, плохо представляли себе, чем же должен заниматься человек на такой позиции. Но доноры, финны, требовали закрыть вакансию.

Чтобы войти в курс дела, а также чтобы чем-то загрузить меня, директор предложила мне поехать на программы, которые проводятся на местах – крупнейших рынках города: Ошском и Дордое. Самое важное происходит именно там. Здесь офис, а там жизнь, реальная жизнь беспризорных детей.

Мы садимся в синий бус с надписью на киргизском, означающей, что мы, социальные работники, едем возвращать кому-то нормальную детскую жизнь. Говорят, за все годы программы на дороге ни разу не тормозили.

Загружены под завязку большими чанами с едой – кормить, двумя врачами – лечить, несколькими соцработниками – возвращать в школу. И мной – для понта?

Привычная панорама выученных наизусть улиц всегда забавно смотрится из окна незнакомой машины. Вот завернули на Ошский рынок.

Известная любому бишкекчанину клоака, эдакое государство в государстве, где в грязи по колено снуют невидимые подростки с тачками и лотками семечек и пирожков. У этого чистильщика обуви три класса образования, а сколько у зазывалы, который предлагает узнать свой точный вес за «сом, байке, гана бир сом»? 5 5 Сом, мужчина, всего один сом (кирг.). Сом – валюта Кыргызстана. Лишь специально заточенный глаз способен вычленить их из общего хаоса. Постепенно научилась и я.

Подъезжаем к «офису» нашего Центра. Это квартира на первом этаже в обычной панельке.

Душ – здесь можно помыться в середине трудового дня, что начался в пять утра. К этому тоже нужно приучить: далеко не каждого маленького работягу тянет к мытью – привычки такой нет. Кухня, где можно хотя бы раз в день поесть горячей и весьма калорийной пищи. (Кусочки мяса весьма приличные!) Комната для занятий, с библиотекой. Кабинет врача, где им ставят диагнозы, немыслимые для взрослых благополучных людей, у которых никогда не было ни сифилиса, ни туберкулеза. Вроде меня. Сумасшествие не в счет.

На месте я вижу девочек и мальчиков, русских и киргизов. Мы в кабинете врача.

Входят Катя и Света. Кате пятнадцать лет, на вид одиннадцать, занимается попрошайничеством и проституцией. (В тот момент представить ЭТО не хватило сил). Света, маленькая, косенькая, не разговаривает совсем, ей десять лет, и пять на вид. Пришли на осмотр.

– Катя, – спрашивает врач Раиса. – Как там мама?

– Да всё лежит… болеет.

Мамы таких девочек обычно болеют. И лежат.

Обе девочки явно не из мира, в котором живу я, моя семья, круг общения и даже милый сердцу Витей, видавший чудовищные виды. Но это совсем, совсем другая история. Дети подземелья, похмелья, ниже дна, в клоаке. Существа – не девочки.

Что-то внутри не выдерживает.

– Раиса, я сейчас.

Выбегаю из кабинета на улицу. Краем глаза замечаю на лице врача характерное для людей этой профессии неизмеримое презрение к моей слабости. Рвотные позывы, слезы вырываются наружу. Я начинаю громко плакать, сморкаться и курить… У меня нет ничего, кроме разрывающегося сердца и дикой злости на беспутных родителей этих несчастных созданий. И на кой им эта школа, если завтра, им, может, будет жрать нечего?

Назавтра рынок Дордой. Бывшая Мекка лихорадочных шопоголиков школьного сезона – россиян и казахстанцев. На сто долларов здесь одевали ребенка с ног до головы, а то и не одного. Крупнейший когда-то китайский рынок в регионе. Этот заморенный кусок родины облюбовали внутренние мигранты из горных селений всех остальных шести областей нашей маленькой, терзаемой очередными «братьями», Республики. Хижины вперемешку с добротными двухэтажками. Наши – те, что в первых.