Зарина Судорина - Жертва для Локи

– Да нет, Ваша честь. Семьи-то уже нет. – Просто и безжалостно знакомый голос произносит незнакомые слова.

Я выныриваю и слышу дальше.

– Ваш брак может считаться расторгнутым сегодня, такого-то числа, такого-то месяца такого-то года.

Этот голос, словно волшебная флейта, открывает дорогу. Надо непременно отметить приглашение в новую жизнь!

После суда он подбросил меня в мэрию. Я всё еще на сцене. Кривляющаяся и словесно извивающаяся. Следующие полчаса активной эксплуатации мышц лица, и так уже довольно потрепанных постоянным оттоком витамина С от почти непрерывного курения и мыслей о Сущем.

В машине курим и шутим. Интересно, он чувствует то же, что и я?

Как все-таки бывают похожи друг на друга совершенно чужие люди. Укладывая дочку спать, вспомнила отчего-то приютскую Вику. Семилетняя, она похожа на Майку, как сестра. По возрасту вполне могла бы быть моей старшей дочерью. Иногда в голову приходили мысли что, я могла бы ее удочерить. Но очень смущал лицемерный характер.

Она, как собачонка, заглядывает тебе в глаза, ласкается… пока ты приносишь ей какую-то пользу. И, завидев на горизонте более перспективный объект, не прочь приласкаться и к нему. Просто так ведь ничего не дадут. Никогда не давали. И как ей еще жить, этому семилетнему человеку, девочке Вике, уже познавшей силу ласки, жалости и своих длиннющих ресниц?

Вот правильно говорят: не пой с утра – к вечеру плакать будешь. Но когда совсем невыносимо – не плачется.

«Не волнуйся, скоро, скоро наплачешься. Ты еще не знаешь, что настоящий ад начнется завтра». Никогда не знаешь, что начнется завтра или даже через минуту.

Выпускников наших программ, в том числе воспитанников детдомов, обучали разным профессиям.

Девочек – ремеслу швеи или парикмахера. Мальчиков готовились стать слесарями, столярами или поварами. Последнее предпочиталось. Считалось, что именно повар никогда не останется голодным. И это был аргумент.

Иса выбрал кухню как меньшее из предлагавшихся зол. В поварской белой шапке он еще мог себя представить, в сварочном шлеме – никогда.

Когда мальчику Исе был от роду год, а его брату Миру – три, родной дед сдал их в детский дом, что находился в городе Ош, на юге республики. Их мать сбежала от отца с каким-то прохвостом, прихватив грудную дочку. Отец по такому случаю запил насмерть и бросил сыновей с дедом. А дед побежал за советом по родне. И киргизская традиционно многочисленная родня присоветовала: мол, старый ты уже, снаряжай в казенный дом засранцев…

После выпуска из детдома жилье нужно было ждать. И ждать где-то. Центр как раз открыл программу для таких ребят. Помощь заключалась, прежде всего, в психологической подготовке к нормальной взрослой жизни. Но не только. Им предоставили большую комнату на восемь человек, стипендию, пока не устроятся на работу, учебу в училище.

Однажды работники Центра, ратовавшие за воссоединение воспитанников с семьей, после долгих поисков нашли-таки их семью где-то на северном побережье озера Иссык-Куль.

Со снесенной от такой новости башкой ребята, побросав работу, которая их кое-как, но кормила, рванули в родное село. Слишком уж обожгло такой вдруг реальной и жгучей тоской – посмотреть на людей, похожих на тебя. Всё простить, всё забыть, только бы рядом, только бы вместе – с ними.

Они вернулись через месяц. Падение вниз, с высокого моста иллюзий, оказалось тяжелым ударом. Первым в их новой реальности.

Теперь жили здесь. Мир периодически работал – по неделе на каждом месте, до первого прогула. А Иса проходил практику от училища. Прямо в столовой, на первом этаже приюта.

Практика его заключалась в чистке картошки и разделывании мяса. Еще в ношении белой шапки, сползавшей на красивый смуглый лоб, но не добиравшейся до кончиков блестящей челки, которая падала на правый глаз. Особой любви к обретенной профессии он так и не обрел.

Большая белая шапка делала его похожим на Маленького Мука. Вначале я заметила ее. В тот отвратительный майский день, похожий на другие, я, чтобы немного разбавить свои изгибистые мыслеформы, загнувшиеся раком при написании пресс-релиза, направила свои стопы в столовую – обедать.

Он резал что-то кровавое на доске. Метнул взгляд на дверь. Этот взгляд странных глаз из-под блестящей черной челки – глаз маленького дикого зверька, зашуганного до смерти, но не раздавленного. Неважно, как сильно давят. Лупят по затылку, таскают за загривок, называют дебилом, навязывают чужую жизнь, орут, обувают-одевают-кормят-опекают-попрекают. А он всё жив.

– Сдрасти… – сказал одними губами.

Но я услышала. И мой зверь внутри приветствовал этого зверя – снаружи.

– Привет!

Звери не говорят человеческим языком, они просто поедают дымящуюся дымляму 13 13 Дымляма – блюдо из мяса и овощей, приготовленных на пару . Совокупляются. Принимают в свою стаю. Сжирают чужаков.

А у этого зверька перевязана рука. Темная, худая, с ослепительно белой бинтовой повязкой пониже локтя. Удивительно тонкие кисти легко двигают тяжеленные чаны и двадцатилитровый чайник (попыталась я однажды сдвинуть его с места!), артистические пальцы снимают чугунную крышку над дымящимся варевом… Сервируют поднос – для меня… Мне захотелось разглядеть, какого цвета его глаза.

– Что с рукой?

Взглядывает, ослепляет улыбкой.

– В футбол играл. Вывихнул, – едва понятно отвечает.

– Помажь троксевазином.

– Да не… – улыбается смешливыми губами – в пол, смущенно, как аилская девица 14 14 Аил – сельская административная единица в Киргизии . Опять взглянет, наливая компот, и обратно, в излюбленное место – в пол. Блестящие влажные глаза неважно, какого цвета.

На кухнях принято трещать без умолку о всякой ерунде, и, поддавшись влиянию эгрегора 15 15 Эгрегор – душа вещи (здесь: места), порождаемая мыслями и эмоциями людей всех на свете кухонь и их веселых поваров, с губами, всегда готовыми пробовать на вкус похлебку, собственную улыбку или шутку, отрываю рот, чтобы… И замечаю на подоконнике толстую серую книгу с золотистой надписью на корешке «М. А. Булгаков».

Стальная обложка блестит на солнце и кажется обжигающе горячей. Застенчиво прикрытая шторкой, она терпеливо ждет, когда овощи будут заброшены в кастрюлю, а ее хозяин примостится на краешке узкого стула и жадно погрузится в терзания молодого врача или наоборот, несчастной женщины…

Я застыла. Можно было ожидать, что в перерывах между чисткой картошки и разделыванием мяса поваренок – практикант будет резаться в «стрелялки» на телефоне или, на худой конец, была готова увидеть в углу незаконченную партию в нарды, но только не Булгакова.