Геннадий Тарасов - Голос. Повесть

Словом, прогнала она обиженного Крабса, содрала с себя влажный и липкий от пота кожаный прикид, и завалилась спать. Да, перед сном еще успела прополоскать саднящее от чрезмерного готического ора горло глотком вискаря. Как доктор прописал. И провалилась в темный мир как бы готического же сна.

И все ей то ли снилось, то ли вспоминалось что-то, собственно, и то, и другое, так что она не могла одно от другого отличить. Да и не пыталась, просто расслабилась и отдалась воле Морфея. Старый соблазнитель то обмахивал ее крыльями-примарами, то качал на волне длинной-предлинной, то нашептывал в уши словеса сладкие, незнаемые, творя истинное древнее волшебство, и, в конце концов, овладел покорной девой без остатка.

Ей пригрезились времена прошедшие, далекие, которые, как ей казалось, были надежно похоронены в мусорных баках, тех, что позаброшены и позабыты на задворках памяти. В те далекие дни, полные тупой безнадеги, она шаталась по улицам в поисках случайного заработка, бралась за любую работу, которая выпадала не часто, тем и жила. Однако в какой-то момент стало совсем трудно, просто невыносимо, невозможно, невыживаемо. Она совсем растерялась, не знала, что еще можно сделать. Вдруг ей показалось, что из всех возможных осталась открытой и доступной для нее лишь одна нахоженная другими дорога. Как ей она виделась. Оставалось только заняться обычной женской работой, к которой, к слову, ее давно уже склонял знакомый сутенер Бен. Такая у сутенеров привычка, знакомиться с девушками, входить в их положение, помогать с работой… Но с Беном она была знакома еще по прошлой жизни, в которой остались, сгинув, детство, школа, беззаботность. Она уже шла на встречу с ним, и мир ей казался вырванным и пущенным по ветру черно-белым листом комикса, когда рядом с ней притормозила машина, обычная, но приличная тачка, и высунувшийся из окна бритый налысо тип с седенькими усиками и такой же бородкой о чем-то у нее спросил.

– Что, что!? – не поняла она, пребывая в предчувствии события, которое уже все равно, что состоялось, и после которого призрачная лестница верх-низ придет в движение вниз. На эту лестницу только встань и подумай о своем, и не заметишь, как она доставит тебя в светлые чертоги или в глубокие стеклянные катакомбы – само движение по ней остается вне восприятия. Собственно, жизнь и состоит из перескакивания на несколько ступеней вверх, на несколько ступеней вниз, но иногда удается спрыгнуть сразу в самый низ. Запрыгнуть наверх? Нет, такого она не слыхала.

– Садись, я подвезу тебя, – сказал бритый. Тихий, вкрадчивый голос, шелестящий баритон. О, эта магия звука… Под черным кожаным пиджаком на нем была черная же рубашка без ворота, на пуговке. С изнанки, по обрезу, рубашка была оторочена красным, что позволяла видеть не застегнутая, упомянутая выше пуговица. В тот миг этот красный треугольник отвернутого клапана на его шее был единственным цветным пятном в ее бесцветном мире.

– Мне тут близко, – сказала она, чтобы что-то сказать, но было понятно, что она давно и на все согласна. Было ясно ей, было ясно типу в тачке.

– Туда тебе не надо, – ответил мужчина, который, казалось, знал все ответы на не заданные вопросы.

– Вот как… А выбор у меня есть?

– Нет. Пожалуй, что нет у тебя выбора, – ответил знающий и на вопрос заданный.

Он отвез ее к себе. В конце концов, когда ты молода и красива, у тебя всегда найдется, чем расплатиться за ночлег. Да даже когда ты просто молода. Но Лордиз была красива, поэтому осталась у Фила, как звали бритого, надолго.

Фила же зацепило то, что на момент их встречи Лордиз пребывала в девственности – ни с чем подобным в окружающем его мире Фил до того не сталкивался. Само по себе это обстоятельство подкупало и располагало отнестись к партнеру более внимательно. И он, надо отдать ему должное, был к ней внимателен, водил в приличные рестораны, дарил разные мелочи, цветы и вкусняшки. То есть, вел себя по факту как влюбленный, хотя это предположение весьма спорное, поскольку он всегда оставался суровым на лицо, неулыбчивым, и ни о чем таком ни разу не обмолвился и словом. Тем приятней были Лордиз все внешние знаки его внимания. И Фил, надо отдать ему должное, не был жадным, не мелочился. Когда у него водились деньги, он их тратил, со вкусом и с удовольствием. Прежде всего – на свою женщину. Однажды, расчувствовавшись от очередного щедрого подношения Фила, Лордиз вдруг закружилась по комнате и, неожиданно для самой себя, запела. Во все горло, как и раньше иногда делала – но только если никто не слышал.

Фил, однако, услышал. Он как раз сидел, развалясь в кресле, перекинув ногу за ногу, и, смакуя сигару, прищурившись, добродушно и довольно наблюдал за резвящимся котенком. В смысле – за ней, за его кошечкой. Когда кошечка запела, Фил вынул из угла рта сигару и сказал: – Ну-ка, ну-ка!

Потом он потянулся к стоящей у стены гитаре, дотянулся кончиками пальцев, придвинул ближе, наклонил, взял. И поманил к себе с любопытством за ним наблюдавшую Лордиз: «Иди-ка, киска, сюда!»

Кошечка игриво приблизилась, ей было интересно поучаствовать в новой игре. Но Фил, похоже, вовсе не шутил. Он тронул струны, на мгновение задумался, потом легко сыграл известную мелодию. Его пальцы касались струн нехотя, как старых знакомых, извлекая чистые и точные звуки. Серебряные струны, серебряные звуки.

– Ну-ка, – озадачил он Лордиз, – спой! Сможешь?

Эту вещь она знала и часто пела в одиночестве. В одиночестве, правда, доводилось ей быть не часто, стало быть, и пела редко. Потому и спела, как подобает кошечке – не спела, но промяукала, хоть и чисто вполне.

– Нет-нет! – остался недоволен Фил. – Нет. Спой в полный голос, изо всех сил, как только можешь! Дай себе волю!

– Я стесняюсь… – попробовала увильнуть она.

– Глупости! – пресек попытку саботажа Фил. – Чего стесняться? Спать со мной не стыдишься, а тут – скажите, пожалуйста!

– С тобой я сплю с закрытыми глазами, – прошептала она, чувствуя, как от смущения деревенеют и уходят куда-то на сторону губы.

– Так закрой глаза и пой! – не сдавался он.

– Ты сегодня грубый, – все еще шептала она.

– Это не шутки, – стоял на своем он. – Пой!

Фил снова тронул струны. Лордиз закрыла глаза и, повинуясь ходу мелодии, запела. В полный голос, как могла.

Когда она закончила и открыла глаза, встретила удивленный и одновременно довольный взгляд Фила.

– Вот так, – сказал он, – оказывается – можешь. – Ты где-то училась музыке?

– В музыкальной школе, игре на скрипке…

– А вокалу?

– Никогда.

– Что же ты делала на улице?

– Тебя искала!

– Молодец, молодец… Значит так, детка, я только что нашел тебе работу. Ты довольна?

Довольна ли она? Да, черт возьми!