Геннадий Тарасов - Голос. Повесть

Лордиз раскраснелась от неожиданного восторга и смущения. Как выяснилось, рано она расслабилась, рано.

– И можно не слушать, а просто смотреть… – продолжал мэтр. – Потому что голос хороший, а поешь ты плохо. Ну, что это за пение? Что ты так надрываешься-то, скажи мне? Что надрываешься?

Лордиз продолжала пунцоветь, только настроение ее резко качнулось в обратную сторону. Жгучий обида-стыд брызнул в глаза кипящим маслом, захотелось закрыться и убежать таки.

– Стилистика такая, – ответил за подопечную Фил. – Готика, как-никак.

– Не надо мне рассказывать про готику, – отмахнулся Александр. – Знаю я и про готику, и про все остальное тоже знаю. Надрываться так зачем? При том в каждую пятую ноту не попадая. Не попадаешь ведь, правда? – спросил он Лордиз. – Сама чувствуешь.

Девушка кивнула.

– Чувствую. То есть, иногда – да, не попадаю, но чаще пою так специально, так мы решили. Стилистика…

– О, далась тебе эта стилистика! Не в стилистике дело. Надо чувствовать, что поешь, надо понимать материал, надо быть внутри него, а не снаружи, тогда любая стилистика тебе будет по-фигу. Надо петь, как поют ангелы, а не просто драть глотку.

Напряженное молчание нависло над столом. Драга, судя по всему, с удовлетворением взирал на дело языка своего, тонкие его губы змеились в усмешке. Выдержав паузу значительности, он, не пуская ситуацию на самотек, вновь овладел разговором.

– Да ты не куксись, – снова стал обволакивать словесами он Лордиз. – У меня вовсе не было желания тебя или еще кого обидеть. Но, поверь мне, я говорю правду, потому что, считаю, имею на это право. И говорю для твоей пользы. Поешь ты плохо, но данные у тебя исключительные. У тебя сильный, красивого тембра голос. Я бы даже сказал – редкой силы и красоты. Но надо учиться дальше, надо работать. И тогда ты сможешь стать великой певицей.

– Спасибо, Александр, – пролепетала Лордиз.

– Не за что, – отмахнулся Драга. – Но вот когда пойдешь ко мне учиться, и когда я тебя научу всему, а, поверь мне, я знаю чему и как учить, вот тогда скажешь мне спасибо. И я его приму. С благосклонностью.

И вновь над столом повисло молчание, и снова Драгский удовлетворенно взирал на произведенный им эффект.

– Вы хотите меня учить? – едва дыша, прошептала Лордиз. Большие миндалевидные глаза ее переполнились слезами, которые, уловив огоньки светильников на стенах зала, засверкали на ресницах. – Вы меня…

– …приглашаю, зову, как угодно, – подхватил ее вопрос и ответил на него Драга. – Не торопись. Подумай. Я не спешу… пока…

– Мы подумаем, – вставил свое слово Фил. Его лицо оставалось невозмутимым, и что он там себе думал, сказать было сложно.

– Вот и подумайте, – благословил их Драгский. – Только не слишком долго, а то, знаете, я человек занятой… Да и цену себе знаю. Да. А вы идите, идите. Вам уже пора, я и так вас задержал.

– И думать забудь, – шепнул ей позже Фил. – Глаз на тебя положил, знаю я. Мастер на все готовенькое. У него таких, как ты каждый месяц по десять штук.

Но она разговор не забыла, и все думала, думала… Как ни верти, но выходило, что все, что сказал тогда Драгский – правда. Она знала это, она не собиралась лукавить перед собой, только не в этот раз, только не в этом. И учиться она хотела, потому, что вдруг осознала, что в пении видит свое будущее, свою судьбу. Она хотела быть певицей. Да и ничего другого, как выяснилось, она не умеет. А учиться у такого мастера, как Александр, об этом можно было лишь мечтать. Приходилось мечтать, довольствоваться мечтами, потому что Фил стоял на своем и был категорически против. Она же помнила, скольким ему обязана, и не знала, как решить вопрос полюбовно. Именно полюбовно. В любви было дело. Потому что, представив себе на минуточку, как уходит от Фила, она вдруг осознала, что любит его и никогда не согласится на такую потерю. Более того, через какое-то время она поняла, что безумно хочет от него ребенка. Ее женские часы сделали ход, механизм провернулся, рычажки зацепились и сдвинулись, и запущенный репетир пропел малиновым колокольчиком. Хочу ребенка, хочу, твердила она себе. Фил не особенно заморачивался этим вопросом, но делал, что мог, оказывал посильную регулярную помощь в решении ее проблемы путем создания проблемы для себя. И в этом был весь Фил: то, что составило бы трудность для любого другого, он перешагивал не замечая.

Ничего не получалось у них. Абсолютно ничего.

В общем, все повисло в воздухе, время же, верное лишь своим внутренним принципам, галопировало размашистым аллюром.

Зима неожиданно взяла под козырек и уступила свой пост весне. Все надежды девичьи расцвели с новой силой, и весна, казалось, пришла затем, чтобы их оправдать.

Так лишь казалось.

Странная выпала ночка. Она спала и не спала одновременно. Господин Морфей ей выдал билет в экспресс сновидений, в спальный вагон первого класса, на котором она мчалась сквозь сон, сквозь ночь, сквозь жизнь. В темноте за окном купе проносились ясные и неясные тени, наплывали, вспыхивали и гасли далекие и близкие огоньки, а в матовом темном зеркале стекла всплывали и тонули картины ее жизни, которые она рассматривала, как и положено рассматривать сновидения, то со стороны, то изнутри, а то отматывая назад и пуская их снова и снова. И сквозь сон она чувствовала, как ширилось и нарастало в ней ощущение тревоги, а экспресс, все ускоряя ход, увлекая ее к неизбежному. И когда тревога переросла в чувство физического воздействия, она закричала. И проснулась от собственного крика, словно от грубого внезапного толчка.

В дверь громко стучали.

* * *

В дверь громко стучали.

В дверь колотили кулаком, игнорируя наличие электрического звонка, а, может быть, разочаровавшись в его способности дозвониться хоть до кого-нибудь. Стучали, судя по всему, давно, и стучавший, надо полагать, стал уже уставать, потому что вдруг дал отдохнуть кулаку и стал пинать дверь ногой, очевидно, пяткой, привалившись к преграде спиной.

Лордиз какое-то время казалось, что она угодила под камнепад, но, наладив, наконец, контакт с реальностью, поняла, в чем дело. И возмутилась. «Что за черт!» – подумала она. «В такую-то рань! Руки-ноги оторвать!»

– Сейчас! Сейчас! – закричала. Или показалось, что закричала, потому, как стук не прекратился.

«Черт, черт! Что за наказание?» – ворчала она, сползая с постели.

– Иду!

Стук прекратился, значит, месседж достиг адресата.

Лордиз натянула халат на голое, звенящее от утреннего восторга тело. По-хорошему, она могла бы проспать еще часа четыре, но по-хорошему не получалось, кого-то нехорошего принесло в эту рань. Она сокрыла голову и царящее в ней хмурое недоброжелательство, накинув на все вместе капюшон халата. С усилием держа веки в приоткрытом положении, чтоб не одной только ощупью брести к двери, она достигла ее успешно и, распахнув, привалилась к косяку в проеме, сложив руки шлагбаумом на груди.