Наталья Колмогорова - Когда ты был Богом

Через минуту мы уже бежим по пыльной дороге, мимо водопроводных колонок, виноградников и теплиц – туда, на окраину города.

Карман непляевских брюк сильно топорщится – там лежит большой кусок серого хлеба.

Когда мы проголодаемся, Сашка сначала даст откусить мне, потом откусит сам, потом опять мне. И так до тех пор, пока хлеб не закончится…

Балка – наше любимое место. Там много чего интересного – старая свалка, заросли алычи и абрикосов. Там – запах свободы!

Сашка рвёт незрелую алычу и морщит нос.

– Непляй, опять живот скрутит!

– Не ной, Пончик!

Пончик – это я.

Наверно, потому, что баба Клаша закормила меня вкусными украинскими борщами с пампушками. А ещё – галушками со сметаной.

Хотя сметана – это редко, это только по праздникам…

Непляй снова ест незрелую алычу.

А я что? Я – как Непляй…

Можно подумать, Сашку дома не кормят.

Кормят, конечно, но Сашке не хватает. Может, поэтому он постоянно грызёт ногти?

Нос у Непляя всё время шелушится, видимо, от жгучего крымского солнца.

А ещё Сашка умеет материться.

Я тоже умею, хотя мне не нравится.

Один раз, случайно, при мамке я сказал матерное слово.

Мамка размахнулась и ка-а-ак даст по губам!

– Ах, ты паразит! Смотри у меня!

Материться мне теперь расхотелось…

Сашка старше меня на целых девять месяцев, поэтому много чего умеет.

Он умеет делать танки из шпулек от ниток; он умеет красиво плеваться, а ещё – честно обманывать.

Сашка смотрит прямо в глаза, врёт и не моргает, поэтому все ему верят.

Я так врать не умею, потому что всё равно моргаю.

Один раз мамка спрашивает у Сашки:

– Ну, и где ты весь день шлялся? Опять на балку ходил?

Сашка сразу перестал моргать и говорит:

– Мы евойной мамке помогали…

И на меня головой кивает.

– И как это вы помогали?

– Мы, – говорит Сашка, – весь день рыбу потрошили… У Пончика… ну, у Мишки то есть. Евойный папка много рыбы нарыбачил…

И опять не моргает!

А я моргаю и, бывает, даже краснею… А Сашка краснеть не умеет – я этого ни разу не видел.

Вчера он пришёл ко мне очень рано, и это было подозрительно.

Мы спрятались с ним в саду, в беседке под виноградом, и Непляй зашептал мне в ухо:

– Глянь, чё пацаны за балкой нашли…

Он разжал ладонь – на ней лежали железные штуковины.

– Это что?

– Это патроны… Настоящие!

Я взял патроны и зачем-то их понюхал.

Они пахли точь-в-точь как наш старый железный рукомойник.

– Ух ты!.. Немецкие или наши?

– А фиг его знает, – ответил Непляй. – Сегодня взрывать пойдём!

– Как это?

– Как, как… по- правдашнему! – разозлился Сашка.

За балкой собрались мальчишки постарше, человек двенадцать.

Дело близилось к вечеру, с моря дул лёгкий бриз.

Пахло пылью и коровьими лепёшками.

Мальчишки уже развели костёр и стояли возле него полукругом.

– Ну что, мелюзга, взрывать будете? Или робеете? – спросил высокий и сильно загорелый мальчик.

– Сам ты мелюзга, – с вызовом ответил Непляй.

– Ха-ха! Ну, давай, а мы поглядим…

Я всегда был вторым, после Непляя, но не в этот раз.

Почему-то теперь я решительно шагнул навстречу костру и бросил патроны в огонь.

– Берегись! – крикнул Загорелый.

Мы укрылись в небольшом овражке и затаили дыхание.

Но ничего не случилось, и мы вернулись обратно.

– Отсырели, наверно… Теперь ты давай, – сказал Загорелый и, прищурив глаза, посмотрел на Непляя.

Непляй сплюнул и тоже бросил патроны в огонь.

Мы залегли в овраг и закрыли головы руками… Опять тишина!

Непляй громко матюкнулся:

– Айда, глянем, может дров надо подкинуть.

Сашка пошёл первым, я – за ним.

И тут жахнуло!

Я испугался и как будто окаменел.

Непляй схватил меня за руку и крикнул:

– Бежим!

И мы побежали.

За нашими спинами послышался свист и громкое улюлюканье.

– А Сашу позовите, – попросил я на следующий день непляевскую мамку.

– Ты в порядке? – спросила она и ласково погладила по голове. – Проходи, Мишенька, он в спальне… Несчастье-то какое! Мамка, небось, расстроилась?

Мне почему-то стало не по себе, я весь покрылся потом, но вошёл в дом.

Сашка лежал на старой раскладушке.

На лице его был небольшой ожёг, светлые брови и волосы слегка обгорели.

Рядом, на стуле, висели сашкины штаны. На них было видно несколько чёрных дырок, с подпалинами.

– Непляй, ты чё? Заболел?

– Та не-е-ее! Это я от мамки хоронюсь, шоб не ругалась…

– И чё?

– Я наврал, что у вас дома примус загорелся и пожар начался. Вот я тушить помогал.

– А вдруг у моей мамки спросит?

– Не спросит! Ты же знаешь, они год как не разговаривают.

– Ага! Потому что ты сказал, что это я всю черешню у дядьки Павла оборвал. Так мамка моя и не поверила.

– А хто?! Ты и оборвал.

И Непляй, не моргая, уставился на меня своими синими глазами.

– Вот ты гад, Непляй! Вместе же рвали!

– Да пошёл ты…

– Ты мне теперь не друг, – сказал я и выбежал из комнаты.

Слёзы злости и обиды навернулись на глаза.

Теперь мы с Сашкой не дружим. Целых два с половиной дня!

Я слоняюсь из угла в угол и не знаю, чем заняться.

Вдруг слышу: стук в окно. Выглядываю – никого. И снова стук…

Что же это такое, а?!

Выбегаю во двор и вижу: к раме окна прибит гвоздик, к гвоздику привязана нитка, а на нитке висит картошка.

Другой конец верёвки тянется к старой сливе. А за сливой стоит Сашка!

Он дёргает за нитку и картошка стучит по стеклу.

Кто хошь напугается!

– Что, Миханя, напугался?

– Ещё чего!

– Глянь-ка, что у меня есть…

У Непляя в руках – монетка:

– Десять копеек! Мамка дала, айда в гастроном!

– Ща, я только дом закрою!

Мне вдруг пришла в голову идея.

В нашей горнице стоял огромный, как слон, старинный комод.

Я придвинул к нему табурет и открыл застеклённую дверцу.

Там, в тёмной его глубине, в деревянной шкатулке, лежали деньги.

То отец, то мамка клали туда с зарплаты монеты, а иногда – бумажки.

Я взял самую красивую, красного цвета бумажкуи прочёл по складам: «де-сять руб-лей».

Теперь и я что-нибудь куплю в магазине!

В гастрономе никого не было.

Толстая продавщица в белом накрахмаленном колпаке, зевая, спросила: