Илья Коган - Маленький Фишкин. Быль-небылица

– Ты зачем считаешь! – остановился рядом военный с палкой и тоже заглянул за перила. – Восемь, девять… – машинально досчитал он. – Не знаешь разве: у фашиста везде уши!.. А вы почему не на фронте? – зыркнул он на Сюню.

Сюня отшпилил карман, пришитый теткой Рейзл к рубашкиной изнанке, и протянул военному обтрепанную бумажку. А я из-за его спины стал крутить пальцем у виска.

– Все вы… – буркнул военный, возвращая бумажку. – Больные на голову…

Я думал: спросить или не спросить, кто «вы», но он уже шагал по мосту, постукивая тростью.

– Ин дрерд! – пустил ему вслед Сюня.

И чего он к нам прицепился?

На следующий день мы снова были на площади. В этот раз я привязал Маньку прямо за магазином Карла Ивановича. Там начинался спуск в овраг и все было в траве. В самый раз для коровы.

Народу сегодня было меньше. Поэтому Сюня старался петь пожалостливее. Соображал.

– Ум-па-па… ум-па-па… ум-па-па…. – умпала моя «шарманка». А Сюня пел:

И вдруг мое «ум-па-па» стало в три раза громче. Оказывается, Алексей и Саша подкрались сзади и добавили «перца» в музыку «шарманки».

– УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!..

– Слушай, Фишка! – остановил мою «шарманку» Алексей. И заглянул в Сюнину шапку. – Так вы до морковкиного заговенья собирать будете…

Я не знал, что такое это «заговненье» и когда оно наступит. Но спрашивать не стал.

– У меня для твоего дядьки работа есть.

– Да ты что! – Я решил, что он шутит.

– Не-е, я серьезно!.. Понимаешь, у нас сегодня вечером «Гамлет». А всех наших стражников и могильщиков забрали на войну.

– И Принца Датского?

– Не-е, у него бронь. И у отца, и у всех заслуженных и народных… Короче, твой дядька мог бы и театр выручить и денежку заработать.

– Ты же знаешь, он «того»… – поскреб я в затылке. – Двух слов связать не может…

– Да кто от него требует! Его дело надеть камзол, взять алебарду и молча стоять в углу!

– Ну, не знаю…

– Да и знать нечего! – поддержал друга Сашка. – Собирайтесь!

Пока Сюня собирал шарманку, я побежал за коровой. Но по дороге лишний разок заглянул к Карлу Ивановичу. И надо же, прямо в дверях столкнулся с хромым военным. Тем самым, что вчера приставал к нам на мосту. Почему-то он долго-долго рассматривал меня, будто старался запомнить.

– Шнеллер, мальшик! Скорей! – торопил меня Карл Иванович. Он прямо втащил меня в магазин и быстро запер дверь.

– Этот тшеловек надо бояться! Опасный тшеловек! Настоящий наци!

Карл Иванович был испуган. И мне стало страшно.

– Он хочет забирать телескоп… Я говорил: продан.

Он не верить… Он фрагт… спрашивать: кому? Я молчать… Тогда он грозить… Слушай, мальшик! Надо скоро забирать трубу! И кайн ворт… никому ни слова!

Алешка усадил нашу компанию рядом со сценой – там, где стояли театральные прожектора. Зал был почти полон. Особенно много было выздоравливающих из госпиталя. Бедняги, они ждали веселого представления. Но я-то знал, что, кроме сплошных убийств, ничего хорошего им не покажут. Зря что ли я смотрел этого «Гамлета» три раза!

Тут заиграла музыка, и открылся занавес. Стражники сидели у костра и пели знакомую песню:

– Во! – толкнул меня в бок Алешка. – Что наш режиссер придумал! Чтобы люди не забывали, что идет война!

Я его не слушал, я искал своего дядю.

– Да вот он! Смотри! – шепнул мне Алешка. И показал вниз.

И, правда, прямо внизу, под нами, стоял Сюня. В костюме стражника и с алебардой. Вид у него был очумелый. Видно, никак не мог понять, что тут делается и с какого он тут бока-припека…

Но вот появился и сам Гамлет. Он играл на гармошке и пел ту же песню:

И тут я понял, что Сюня внимательно следит за действием. Ему было интересно… Он крутил головой за перемещением актеров, слушал, что они говорят… И когда Гамлет задал свой вопрос: «Быть или не быть?», Сюня решил, что спрашивают у него. Он покачал головой и ответил своим любимым: Хвейс?.. Я знаю?..

А потом на его лице появилось беспокойство. Что-то ему мешало. Он скрючился. Я подумал, не прихватило ли ему живот? С ним такое бывало. И в самый неподходящий момент… Потом он стал тереться животом об алебарду… а потом откровенно скрести рукой низ живота… и даже еще ниже… Первыми заметили это артисты. Они стали незаметно подавать ему знаки. «Прекрати, мол!»… Но Сюня уже не мог остановиться. Я понял: моего бедного дядю кусает клоп! У нас дома их было полным полно.

И, самое забавное, что дядина почесуха оказалась заразной. Чесаться стал другой немой стражник… потом призрак, «тень отца Гамлета»… потом сам Гамлет… Публика выла от смеха.

– Занавес! – закричали за сценой.

Когда мы бежали из театра, Алешка, конечно, приставал ко мне:

– Это твой дядька! Ты за него и отвечаешь!..

И еще требовал, чтобы мы нашли костюм и алебарду и в тот же вечер вернули в театр.

– Меня так и так отец убьет! А если и реквизит пропадет!..

Мы прочесали весь город. Дома его не было. Рынок давно закрылся. И в магазине Карла Ивановича было темно. Сюня пропал.

И вдруг я вспомнил, что он часто затаскивал меня на корабельное кладбище. На берегу Иртыша громоздились друг на дружку развалины корабликов. Сюня любил подержаться за штурвал какого-нибудь из них, порулить. При этом губами он изображал гул корабельного мотора.

Так и оказалось. Мы нашли Сюню у руля. «Гру-у-у!» – рычал он, крутя штурвал. А иногда вглядывался в сложенные трубочкой ладони и кричал: – Америка!..

Мы так обрадовались, что стали дружно толкать ржавый катер в воду. Сюня загудел еще сильней. Катер закачался на мелкой волне …и стал тонуть… «Наверх вы, товарищи, все по местам!» – запели мы хором. А Сюня, между тем, торжественно опускался в воду. Это было красиво. Мы даже чуть-чуть расстроились, когда вода, дойдя моему дяде до пояса вдруг остановилась.

Нам пришлось снимать штаны и ботинки и силой отрывать Сюню от руля.

А он все кричал: – Америка!.. Америка!..

Как он мне надоел с этой своей Америкой! Человеку тридцать пять лет, а он ни о чем другом думать не хочет. Помешан он на этой Америке. Ну, то есть, по-настоящему помешан…

Вообще, это отдельная история… Мама мне ее столько раз повторяла, что я ее наизусть выучил…