Илья Коган - Маленький Фишкин. Быль-небылица

«…Что я тебе скажу?.. Знаешь, что такое «а шлехт мазл»? Плохая судьба!.. Она твоему Сюне на роду была написана… Ну, правда, и папа, и твоя тетя Рейзл говорят, что до шести годочков он рос как все. Но тут его старший брат Миля решил ехать в Америку. Далась ему эта Америка!.. Так, мало того, что тащил жену и детей, он придумал везти с собой малолетнего Израиля, ну нашего Сюню то есть… Пока шли сборы, то да се, Сюня успел обегать весь город и прожужжать уши и ближним и дальним соседям: – Я еду в Америку! Я еду в Америку!.. Ну, старики кивали себе бородами: – Такой маленький, а уже едет в Америку!.. Так надо ж тебе! За неделю до отъезда этот мишигаст полез через дырку в заборе… Что его туда потянуло? Вот он и споткнулся, и напоролся на гвоздь. Пробил себе какую-то железу в горле… Был у них в городе старенький русский доктор. Уж чего он только не делал! Жизнь мальчишке спас, а что касается ума – извините!.. А, главное, когда рана зажила, оказалось, что старший брат давным-давно в Америке. А потом началась война, еще та, первая, и Америки как бы не стало. Она превратилась в отрезанный ломоть, отодвинутый на край стола. И далеко, и не укусишь. Таки какой смысл смотреть в ту сторону?..

Так считали все. Кроме твоего дяди. Паренек по-прежнему носился по местечку и приставал к старикам: – Вы знаете, мой брат Миля скоро выпишет меня в Америку!.. Представляешь, жара… надоедливые мухи. И тут этот цидрейтер, который вместо того, чтобы ходить в хедер, сочиняет «а пусты мансенс».

– Чепен зи мих а коп! – отбрехивались старики.

Я-то его узнала, когда все Фишкины появились в Москве, в нашем подвале на Цветном бульваре. Здоровый такой бохер и весь в прыщах, и ум, как у семилетнего. Ни читать, ни писать не умел, по-русски знал два слова: «мать» и «перемать». Зато каждому встречному тыкал в лицо: – О, Форд!.. О, Эдисон!.. Америка!..

Где он этого нахватался?.. Хвейс?.. Сначала-то он думал своей дурной головой, что Москва это и есть Америка. Но сырой подвал, куда пробирались по мосткам над лужей этого самого… карточки на хлеб… работа «подай-принеси»… И никакого брата Мили… А что он хотел?.. Потом твой дед Абрам-Мойше купил часть хибары в Кунцеве. Там и ты прожил первые четыре года. Помнишь, как ты любил кататься на счетах по полу? Дом-то стоял над оврагом. Иногда дом трещал. Счеты после этого катились шустрее. А Сюня подталкивал тебя для разгона и смеялся. Если, конечно, рядом не было тетки Рейзл.»…

Волк бежал по ночному городу. Иногда он пропадал в тени деревьев, а иногда лунный свет плавно обтекал его мускулистое стройное тело. И тогда весь он, от короткой и толстой головы до широкого крупа, казался голубым и могучим.

Было тихо. За закрытыми ставнями не дрожало ни огонька. И только из одного окна, в доме против ворот кладбища, пробивался нерешительный лучик. Почему-то именно он заставил волка остановиться. Зверь присел на задние лапы и несколько раз коротко рыкнул в сторону неплотно прикрытого окна. А потом задрал голову к небу и завыл, тоскливо и жутко.

Волчий вой разбудил спящих.

– Что это? – спросила мама. Но тут же забыла о своем страхе. – Ты почему не спишь! – накинулась она на лежащего рядом мальчика. – И другим спать не даешь! Людям с утра на работу! Гаси свет, бессовестный мальчишка!

Мальчик нехотя оторвался от книжки, сунул ее под подушку и потащился к выключателю. На обратном пути он несколько раз натыкался на чьи-то руки и ноги. И слышал раздраженное бормотание. Яснее всех проворчала тетка Фрима:

– Чтоб ты был здоров… читатель!

Волк выл, пока набежавшее облако не погасило луну. Тогда он тенью проскользнул в кладбищенские ворота и затрусил по аллее. Волк бежал, принюхиваясь к сырым запахам земли. Запахи становились острее. И вдруг они заставили волка вздыбить шерсть на загривке и оскалить зубы.

Свежий могильный холмик был завален лапником и цветами. Резкими ударами лап волк разбросал еловые ветки. В стороны полетели комья земли. Когда когти заскребли по дереву, зверь повалился в яму и стал перекатываться с боку на бок.

Где-то за оградой протарахтела машина. Волк выскочил из могилы, отряхнулся и заспешил к сторожке, притулившейся рядом с заброшенной церковью. Через пару минут в сторожке зажегся свет…

Мне было хорошо. Я сидел на могильной плите, мурлыкал что-то и щурил глаза на солнце. Желтый круг разбивался на цветные иголки, и я мог заставить их крутиться в разные стороны…

Мне было бы совсем хорошо, если бы рядом не дымил Сюня. Свернутая из газеты цигарка то шипела, то стреляла обрезками соломы. Солому Сюня рубил котлетным секачом на деревянной доске. Потом он сыпал на доску махорку и долго перемешивал кучку до золотистого цвета.

– Фартиг! – говорил он, сметая кучку в кисет.

– Цидрейтер! Батрак! – плевалась тетка Рейзл, каждый раз отмывая доску перед готовкой.

– Ну что? – спросил я Сюню. – Читать дальше?

– Читай… – согласился Сюня.

Я снова раскрыл книгу и продолжил:

– … Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла, и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег – и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась мятель…

Я читал «Капитанскую дочку». Сюне вроде бы книжка нравилась. А уж про себя я и не говорю!.. Я в первом классе, как только научился читать, записался в библиотеку и взял там всего Пушкина в одном толстом томе. На каждой странице было по две колонки, буковки были маленькие, но я все равно ухитрялся читать книгу даже на ходу. Читал-читал, да и потерял. И до следующей осени в библиотеке не показывался. А во втором классе опять туда записался. Про меня, видно, забыли и снова выдали Пушкина!

– …Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нем был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза. Лицо его показалось мне знакомо…

– Интересно девки пляшут! – перебил мое чтение чей-то голос. Рядом с нами, как из-под земли, вырос цыган Ефрем.

– Прям заслушался!.. Это кто ж такой рОман тиснул?

Он так и сказал: не роман, а рОман. А потом поправился:

– Кто сочинил-то?

– Пушкин…

– А правду говорят, что Пушкин нашим… ромом был? Из цыган? И кочевал вместе с нашими?..

– Не знаю… Здесь написано, – я ткнул пальцем в книгу, – что его прадедом вроде бы негр был…

– Ну ты еще скажи, что Исус Христос был евреем!

– Да? – удивился я.

Ефрем был не простым цыганом. Говорили, что он «король», главный в цыганском таборе. Табор стоял за кладбищем, мама строго-настрого запретила даже подходить к нему. Но два раза в день весь табор проходил под нашими окнами. Женщины в пестрых платьях тащили на руках чумазых малышей, дети постарше цеплялись за их юбки. Старухи визгливо покрикивали на подростков… Вечером они возвращались, еле волоча ноги, с узлами и кошелками, набитыми старьем. – Наворовали!.. – шипела им вслед тетка Рейзл.