Илья Коган - Маленький Фишкин. Быль-небылица

– Ну, так что, казаки! Продаем корову? – Ефрем давно приставал к нам. – Совсем старая корова, скоро доиться перестанет… А я хорошие гельд дам!

– Она наша, что ли! – повторил я в который раз.

– Ваша, не ваша, какое дело… Скажете – украли… Или сама сбежала, на волю захотелось. Как цыгану…

– Гей ин дрерд! – решительно отвернулся Сюня. – Мишугене копф!

– Не мил я вам!.. А я ведь со всей душой!.. – И он пошел, пошел по дорожке перебирать сапогами:

– Это ж надо! Маньку продать! Будто она наша!.. Да и была бы наша… Иди сюда, Манюнька! Никто тебя не продаст, никаким королям цыганским!..

В кустах шуршала Манька. Слышно было, как она трясет прутья, вытягивая сквозь них пучки травы. Траву между могилами она давно объела… «Надо бы перейти на другую сторону…» – лениво думал я.

Но тут Манька сама вышла на дорожку. Не переставая жевать, она навострила уши в сторону улицы.

– Играют! – сказал Сюня. Теперь и я услышал в дальнем конце Партизанской глухие удары барабана. – Пошли!

А что мне оставалось делать?

– Манька! – скомандовал я, доставая веревку. Корова послушно подставила шею. Пока я завязывал просторную петлю, она подняла хвост и пустила могучую струю. «Знает, зараза, что на похоронах за это накостылять могут… Но зачем ссать прямо мне на ноги?».

Мы вывели Маньку из кладбищенских ворот и увидели едущий прямо на нас катафалк. Его волокли грустные клячи в черных попонах, а бородатый кучер уже издали грозил нам кнутом.

– Смирно! – скомандовал Сюня. Он вытянулся в струнку, приложил ладонь к виску и запел похоронный марш:

– Ну! – качнул он в мою сторону плечом. И я подхватил припев:

– Ну! – еще раз подтолкнул меня Сюня. Я немного отпустил веревку, и Манька зашагала резвей, оттирая набежавших нищих, пока не задышала в затылки провожающих.

Те недовольно зашикали, Но катафалк уже остановился у свежевыкопанной могилы. Извозчик вытащил табуретки, и могильщики помогли ему переставить гроб. Открыли крышку, и тут же, как из-под земли, вырос поп с коптящим горшочком на цепи. Мне было интересно увидеть лицо покойницы, я отдал веревку Сюне и протиснулся к гробу. Старушка оказалась худой и морщинистой, в руках она держала свечу, и дым от поповского горшочка клубился вокруг острого носа. «Вот бы чихнула! – подумал я. – И все бы заорали: будьте здоровы!»…

Поп, наконец-то, кончил колдовать. Принесли блюдо теплого еще риса с изюмом. Провожающие встали в очередь с раскрытыми ладонями. Я быстренько отогнал Маньку за катафалк и протиснулся мимо ворчащих нищих.

Когда до чашки с рисом оставалось всего два человека, раздался злобный крик:

– Опять эта корова! Кто пустил корову на погост?..

Директор кладбища дядя Вася лупил по манькиному боку ее же веревкой. Манька шарахалась, пугая народ.

– Сколько говорено! – прихрамывая, наседал на нее дядя Вася. – Не водите вашу корову на мероприятия! Не мешайте прощанию!..

Он еще раз хлестнул веревкой, и корова понеслась к воротам. А оттуда навстречу уже летела тетя Катя, наша хозяйка.

– Манечка! Манечка! – причитала она. – Опять эти байстрюки тебя затащили!.. У, злыдни! – погрозила она нам. – Я в обед прибегаю, чтобы корову подоить! Сама не ем, не пью, некогда! А вас каждый раз нелегкая носит!.. Не будет вам сегодня молока!

Мы сидели на крыльце и мрачно слушали, как дзинькали по ведру молочные струи. В сарае тетя Катя уговаривала корову:

– Ну, стой, стой, Манечка, смирно!.. Ну, не маши хвостом! Потерпи!.. Потерпи, тебе говорят!..

– А ты видел, – спросил я Сюню, – как старушка мне подмигнула?

– Чего? – не понял дядька.

– Старушка в гробу. А потом как чихнет!

– Халоймес!..

«Чепуха»!.. Я не стал спорить с дядькой. Подумаешь, большое дело: сегодня не поверил, завтра поверит.

В сарае снова загремело. Я знал: корову донимают слепни. Вот она и отмахивается хвостом и дергает ногами, норовя опрокинуть ведро. Пришлось-таки хозяйке позвать меня… Одной рукой я держал манькин хвост, другой отгонял назойливых тварей. Зарабатывал свой стакан парного молока.

Сюни на крыльце не было. Он аккуратно перетряхивал одежду в доме, обшаривал карманы. Я ему не мешал. Надо же было где-то взять деньги. С театром ничего хорошего не вышло. С шарманкой много не заработаешь. За то, что мы пасли корову, тетя Катя платила нам два рубля в день. А нам же нужно пятьсот!

Улов был невелик: три мятых рубля и копеек сорок мелочью. Мы заглянули во все углы и щели. Дохлую мышь – вот все, что мы нашли под кроватью… Сюня взял ее за хвост, раскрутил и забросил на кровать к тетке Рейзл. А потом накрыл подушкой.

Мамину сумку я не открывал. Я и так знал, что там есть деньги. Папина зарплата. И Сюня про нее знал.

– Нимт пар рубель! – почти ласково предложил он мне.

– С ума сошел? – очень твердо отказался я. И выскочил на крыльцо.

Дядька засопел и стал снимать сапог. Была у него такая поганая привычка: чуть что стаскивать сапог и швырять его в человека. Чаще всего доставалось тетке Рейзл. Да и мне иногда перепадало.

Сапог просвистел над ухом. Сюня сопел громче.

Сейчас полетит второй! – правильно понял я.

– Мама! Мама!

Не-е, пионера-героя Вали Котика из меня не получилось бы.

Сюня стоял на крыльце с сапогом в руке и ждал.

– Мама! – для очистки совести еще разок проныл я и полез в сумку.

Я, хоть и перешел в третий класс, в деньгах разбирался слабо. Я знал, что с шахтером – это рубль, с красноармейцем – трешка, с летчиком – пятерка. В сумке была толстенькая пачка летчиков.

Мне казалось, что денег там много… так много… Мама и не заметит!.. Я вытащил одну… нет, две… нет, три бумажки с летчиком… Сюня сплюнул с крыльца.

– Махт бикицер! – командовал он!

Легко ему говорить «быстрее»! А у меня от страха даже мозги вспотели.

– Америка! Надо видеть Америку! – торопил меня дядька.

И я принес сразу четырех летчиков. Сюня только покачал головой. И тогда я зачерпнул полной горстью.

Я бы таскал еще, но тут стали собираться родственники. Пришла с рынка баба Злата. Приползла из-за своей кассы тетка Рейзл. Прибежали двоюродные Жанна с Верой… В нашей маленькой комнате терлись боками одиннадцать душ. Комната, правда, была не наша, а хозяйкина, тети Катина. Сначала мы за нее платили, а потом денег не стало, она покричала-покричала, да махнула рукой…

Мне все-таки удалось уловить минутку и снова забраться в мамину сумку. Ухватив еще горсть бумажек, я прокрался в темный тамбур и сунул их в руки Сюни. Сюня почему-то удивился, но деньги взял. И тут я понял, что это вовсе не Сюня, а пришедший с дежурства папа.