Владилен Елеонский - Она. Дневник восьмиклассника

Хм, да! Об Амуре я узнал из школьного учебника гораздо позже, когда мы проходили историю Древнего мира, тем не менее, могу твердо сказать, что тогда, в первом классе незримая жгучая стрела, в самом деле, пронзила мое сердце. Рана стала ныть, не заживая, и от этой боли не было лекарства.

Вспышка, которую я испытал, увидев Ее, была необыкновенной, больше в моей жизни при виде девочек, девушек и женщин такой мощной вспышки не случалось. Чем больше слушаешь взрослых, их оценку того, что есть любовь, тем вернее приходишь к выводу, что любовь – удел малолетних детей.

Не верьте тем, кто судит о любви, если она пришла к нему, как он считает, в пятнадцать. Он не знает, что такое настоящая и чистая любовь. Он забыл. Понятно, что о тех, кто якобы встретил любовь в более старшем возрасте, вообще говорить не приходится.

С тех пор все перевернулось. Я не шел в школу, а летел. Вот, наверное, радовалась мама, даже не подозревая, что не к сидению за партой я так несусь каждое утро. У меня от природы скрытный характер, и по этой причине своими личными переживаниями я не считал нужным с кем-либо делиться, даже с мамой.

Каждый школьный день предвещал свидание с Ней! Лена – стало для меня именем богини. Я всерьез расстраивался, если ее не было в классе, что, впрочем, случалось редко, она практически не болела, занималась художественной гимнастикой.

Мы росли вместе, виделись почти каждый день, однако знакомства как такового не случилось. Легко было знакомиться с девочками, которые проявляли ко мне интерес, они как-то незаметно оказывались рядом на переменах, с ними шел оживленный диалог, мы что-то постоянно выясняли, я дергал за косичку, в ответ получал учебником по голове, и все становилось ясно и понятно, а с Леной было не так.

Не могу сказать, что она вообще не проявляла ко мне интереса. Как-то раз во втором классе она подошла на перемене и попросила посмотреть мой новый пенал, мне отец привез его из командировки, он светился рубиновым цветом и сквозь прозрачную крышку ручка и карандаши просвечивали весьма романтично. Кроме того, пенал был очень удобным, его содержимое крепилось внутри, и не гремело, когда я шел с ранцем за спиной. А все другие ученики и ученицы гремели ранцами при ходьбе.

Она спросила разрешения и пристально посмотрела мне в глаза, до сих пор меня охватывает сладкая дрожь, когда я вспоминаю тот ее взгляд. Она как будто вопрошала, только не меня, а себя, – неужели я посмею ей отказать? Другие девочки тоже просили, я им не отказывал, а ей?

Мои щеки вспыхнули, я мгновенно потерял дар речи, отвел глаза в сторону и поспешно кивнул, не сказав ни слова. Она, забыв обо мне, принялась с интересом рассматривать вовсе не меня, а мой пенал, а я вместо того, чтобы воспользоваться ситуацией и ближе познакомиться, встал из-за парты и гордо вышел из класса, всем своим видом демонстрируя неизвестно кому, в первую очередь, конечно, самому себе, что Котова меня не интересует.

Получается, с самого начала я загнал себя в угол. Мне очень нравилась девочка, я буквально страдал и каждый вечер перед сном утопал в эротических мечтаниях, где я и она, словно античные боги, действовали обнаженными. Сюжеты всегда заканчивались тем, что я неизменно спасал ее от коварных злых сил, и получал в награду сладкий как малина с медом поцелуй в губы.

Короче говоря, выходило, что я действовал лишь в мечтах, а в реальность возвращался, чтобы страдать. Как выпутаться из этой ситуации, мне было совершенно непонятно!

Я много думал о том, как сердечное страдание превратить в удовольствие реального общения. Сия тайна за семью печатями крепко тяготила, хотя в то же время вряд ли я на самом деле желал ее разрешения. Кажется, я подсознательно боялся, что реальное общение разрушит сладостный образ. Да и зазорно дружить с девочкой, – проклятая установка пацанского двора оставалась в силе.

Общаться с одноклассницей было позорно, – вот в чем состояла проблема. Так было принято во дворе, так складывалось в школе, а дерганье за косички и насмешки – всего лишь проявление именно такого отношения. С девочками серьезно общаться невозможно!

С этого все началось. Вместо того, чтобы подружиться с той, которая нравится, я демонстративно игнорировал ее, а исподтишка затравленно бросал страдальческие взгляды.

До четвертого класса я оставался самым сильным. Сам первым не нападал и не ссорился, однако те мальчики в классе, кто пытался задеть меня, – наверное, мой несколько высокомерный вид их раздражал, – неизменно оказывались согнутыми в бараний рог. Излюбленный мой прием – захват шеи сгибом локтя был неотразим, а моя левая рука неизменно оказывалась сильнее правых рук моих противников. Они пытались сделать захват шеи слева, потому что были правши, а я, будучи левшой, захватывал их справа, что было неожиданно, поэтому сгибал всегда, даже самых упрямых. Некоторые плакали, – не от боли, нет, – от горечи поражения. А мне оно было незнакомо, и я равнодушно взирал на их слезы, не зная еще, что мне готовит переменчивая судьба. Тогда мне казалось, что мои яркие победы будут всегда!

Я понял, что являюсь левшой, когда мне было пять лет, тогда я гостил у дедушки с бабушкой, – приемных родителей отца, – в небольшом городе на границе с Китаем. Незнакомые мальчики на улице поспорили, кто добросит камень до глубокой лужи, разлившейся по грунтовой дороге шагах в тридцати.

Чьи-то камни изредка долетали и булькали в воду, но все остальные плюхались в грязь гораздо ближе. Все мои соперники были старше меня, однако я поддался духу соревнования и принялся с энтузиазмом бросать камни.

Мальчики этого провинциального городка были крепкими и закаленными. Они росли на свежем воздухе, и в отличие от большого города, в котором рос я, где все приходилось покупать на рынке, фруктов и овощей здесь было в изобилии, – у каждого имелся под рукой сад и огород. Понятно поэтому, почему я не рассчитывал на победу, тягаться с ними было явно не по плечу, однако испробовать себя очень хотелось, и в глубине сердца теплилась надежда, – а вдруг повезет?

Напрасно я надеялся! Меня настигло ужасное разочарование, и слезы выступили на глазах, – мои камни неизменно падали на дорогу буквально в нескольких шагах от меня, и я, как ни старался, не мог швырнуть их дальше! Мне подумалось так, – бросаю последний камень, и если позор повторится, немедленно ухожу.

Весь в слезах, я схватил первый попавшийся под руку голыш и, круто развернувшись, изо всей силы кинул его. Дальше случилось чудо! Я не поверил своим глазам.

Мой камень улетел далеко за лужу, туда, куда, никто добросить не мог. При этом я стоял позади них, и был гораздо дальше от лужи, чем они.