Пётр Леонтьев - Вольнодум

Но философскою отравлен ревностью,
Мир злобно разрывался ненавистью.
Считали счётами соседскую вину,
Мозги направлены на новую войну.
И новый начинал свой век
СВЕРХЧЕЛОВЕК.

Я спал и бредил. Предо мною
Тянулись мысли чередою,
Седая масса, без просвета.
Где солнца луч? Мне нет привета.
Я спал, но чувствовал и знал:
Вот мой порог. За ним – провал.
А дальше – СУД…

Но вот меня несут.
Куда? Зачем? Лечу несмело,
Летит душа, покинув тело.
Внизу всё те же облака,
Но солнце нежит их бока.
Парю легко, как будто птица.
Но где же Божия Светлица?
Да вот она. Небес эфир.
Светлица Бога – целый Мир.
А где ж Он сам? Но Бог сам – Вечность,
Он бесконечная конечность,
То нет Его, то явит вдруг
Свой уплотнённый Божий Дух.
И души, души, всюду души,
От их стенаний рвутся уши.
От слёз и стонов всё сжималось,
Душа моя – сплошная жалость.
Душой я слышал и смотрел,
Хоть тела больше не имел…

Но вот всё замерло вокруг:
Спустился с неба Божий Дух,
Переливался образ некий,
Напоминая человека.
Вокруг недвижно, как литые,
Собрались ангелы, святые,
И сыновья: Адам, Иисус.
Средь них, не разжимая уст,
Мария, мать Христа, стояла,
Лучи надежды излучала,
Христова Духа благодать.
Я в ней искал сестру и мать
И в пору всю, как шёл экзамен,
Я возвращался к ней глазами.
(Хотя – уж не секрет большой —
Не телом видел, а душой).

В сторонке, наклонясь понуро,
Стояла чёрная фигура:
В плаще запахнутом, как грек,
Какой-то странный человек.
Я, глянув, будто бы проснулся,
Я всей душою содрогнулся.
Я будто бы нашёл искомое,
Давно забытое знакомое,
Остановился оглядеться.
Как будто защипало сердце
Виной знакомою, забытою,
Навеки, кажется, зарытою…
Услышав совести укол,
Глаза на Деву перевёл.

Но дрогнула святых толпа:
Мне голос светлого Столпа:
– Скажи мне, чадо, как ты жил?
Как Богу своему служил?
Как ты хранил в душе мой Дух?
Да не дели вину на двух,
Не вздумай предо мной лукавить,
Других винить или ославить.
За все вины ответишь сам.
И знай, не верю я слезам.

Но я молчал. Как мне сказать,
Что предал я отца и мать,
Что предал всю свою семью,
Что предал Родину свою,
Что от причастья в церкви бегал,
Что верил я сверхчеловеку,
Что Дух и Веру я забыл,
На философию сменил,
Что в рай земной я вёл дорогу,
Что положил людей я много
За тот прекрасный идеал,
Хоть ничего стране не дал.
Всё потому, что возгордился,
Что Духом Божьим поступился.

Но я молчал. Не мог сказать.
Я мог лишь думать и страдать.
Владыка вроде усмехнулся,
И низко надо мной нагнулся.
– Я всё слышал. Где Иосиф?
Мы его сейчас допросим.
Скажи, Иосиф, это ты
Посеял вредные мечты?
Ты в мою рядился тогу,
Строил райскую дорогу?
Ты мозги всем закрутил,
Божий Дух мой замутил,
Философией своей
Столько положил людей?
Дрогнул черный силуэт,
И услышал я ответ:
– Да, Владыка, но ведь это
Ты мне дал свои советы,
Как людей мне проверять,
Веру Божью очищать.
Искушений много в свете.
Каждый за себя в ответе.
Были те, кто не поддались,
Вере верные остались.
Видишь, молятся любя
За родных и за себя.
Я-то что? Я твой холоп.
Помнишь, сделал ты потоп?
– Ладно, не тебе судить.
Смог ты многих погубить.
Если б не твоя победа,
Ты б прощенья не отведал.
Ведь тебе решил мой суд
Кочегаром быть в аду.
Вынем Дух его души.
Посмотрю, а там решим.

Снова Бог ко мне нагнулся,
Глянул в душу, усмехнулся.
– Тут не надо и гадать.
В ад его и очищать.
В пекло ты его засунь-ка,
Да включи-ка все форсунки,
Все грехи чтоб выжигать.
В этом Божья благодать!

И Усатый расстарался,
Сгрёб меня, и я расстался
С мыслью жалобить. его:
Тут не вышло б ничего.
Он форсунки все включил,
Хохотал, что было сил…

Любовь и Правда так высоки,
Что им не нужно философий.
Простыми чувствами живи,
Святее Правды нет, чем в них.
А Зло и Ложь опоры просят,
Плетут ходули философий.
Ты душу и глаза умой
Простою Божьей чистотой.

И если даже мы не знаем
Всей сказки о Добре и Зле,
Любовь и Правда оправдают
Нам пребыванье на Земле.

Всю жизнь свою,
С пятнадцатилетнего юнца,
Я жду с работы своего отца…
Я жду,
Когда мои незрелые,
Упрямые мозги
Пронзят
Усталые, тяжёлые шаги,
Когда в душевной скважине вины моей,
Правдивостью скрипуч,
Вдруг провернётся
Неизбежный ключ,
И, выверлом
Заранее виня,
Отец мне душу вскроет
Истиной огня.
А я,
Безопытный,
Имея только лишь упрямый нрав,
Хочу кричать,
Что мой отец неправ.
Но что я мог сказать?
Что мог?
Передо мной сидел
Усталый Бог.
Мой Бог! Отец!
И я,
Виня себя, его винил
В том, что он прав,
И, зная все вины свои,
Его боготворил.
Но что я мог сказать?
Что мог?
Передо мной сидел
Больной, усталый Бог.
А я не знал,
Как мне с собой
Его соединить,
Как обожание моё
К нему мне объяснить?
В комок слипались
Заскорузлые слова
И тупилась невольно
Голова.
И только на вопрос его:
– Ну, как прошёл твой день? —
Я мямлил дребедень,
Что вот, мол, в школе
День прошёл,
В общем, хорошо.
– Ну-ну, а что ты там узнал?
Что нового ты для себя понял? —
Я на тропу привычную
Ступаю поневоле:
– Да вот, дела решали в комсомоле.
– Что за дела? —
И стыдно мне признаться,
Что это мною комсомол решил заняться,
Что дважды прогулял уроки я,
Что сдуру
Решили с другом мы
На льдине
Прокатиться по Амуру.
Когда меня спросили:
– Как ты мог? —
Мой друг ответил:
– Виноват
Весенний ветерок. —
Класс грохнул.
Только Нинушка,
Малюсенькая классная моя,
С любовью глядя на меня,
Сказала:
– Петя, ведь ты клялся.
Ну, как ты так опасно
На льдине прокатиться
Догадался?
Неужто вызывать мне
Твоего отца?
Ведь комсомолец ты. —
Я, от стыда не чувствуя лица,
«Причём тут комсомол? —
Грублю. – Причём отец?
Да, виноват я, да, подлец.
Но сам я по себе
Живу в своей судьбе.
Век подвигов прошёл…» —
– Нет, ты не прав.
Мне памятью сильна
Война.
Еврейка я. Войну в тумане,
Как в небытье,
Я провела в Биробиджане.
В провале ночи,
В безнадёжность глядя,
Шептала я:
– Как там, в Германии,
Моя сестра и дядя?
Давно погасла тьма,
Горит победы свет,
А дяди нет,
Да и сестрёнки нет.
Не надо
На судьбу свою грешить,
А нужно просто
Честно жить.
Пусть будут честь и труд
Судьбы твоей подстрочник,
И это станет
Подвигу источник.
И повторяю:
Чтобы подвиг совершить,
Немногое нам нужно:
Просто честно жить.