Елена Есина - Восемнадцать ступенек. роман

– Заходи, – заторопился ты. – Конечно, заходи. Только мне сейчас отойти нужно, а к тому времени как пары закончатся, я уже дома буду.

– Ну, я позвоню тогда, как буду подходить, – отозвалась я, и, покопавшись в памяти, добавила, – А как жена твоя, не удивится, что к тебе старосты ходят.

– А я один сейчас. Кончилась жизнь семейная, – вяло усмехнулся ты.

Вот понимаешь, я до сих пор не могу уяснить для себя, если бы я знала, чем оно обернется в дальнейшем, не бежала ли бы тогда прочь по залитой дождем дороге и от колледжа, и от пятиэтажного общежитского корпуса, вдоль монастырской беленой стены, мимо воркующих голубиных стаек, со всех ног?

Но нет ответа на этот вопрос. И неясно, какая странная химия приключилась в час, когда мы с тобой, выпив по паре стаканов пива (а ведь ты обещал мне всего лишь кофе, разве не так?), слушали музыку по рок fm, пытались играть в какую—то глупую карточную игру, а я неожиданно вывалила тебе все, что происходит у меня в жизни и на душе.

И про брошенный университет, потому что работа в ночь в суши-баре и должность администратора не оставляла ни сил, ни времени для учебы на очном отделении. И про первую любовь, такую быстротечную и так неожиданно покинувшую меня. И о том, как я хочу рисовать, но нет ни времени, ни вдохновения. А еще как мутно мне от того, что мой любимый муж начал чудить после того, как слетел вместе с дочкой в снегокате с горки этой зимой, врезавшись в столб. И что я до сих пор иногда, едва закрою глаза, вижу ее личико в крови и слетевший с ножки розовый сапог, такой яркий и маленький на белом снегу. И что я не могу понять, люблю ли еще Сашку или уже нет, равно как не знаю, как теперь жить и чем дышать, и за что браться. Чего я ждала от этих полупьяных откровений? Скорее всего, просто хотела выговориться, довериться человеку, старшему по возрасту, или устала постоянно носить в себе груз мыслей. И так славно звучали старые композиции Металики, Лед Зеппелин, Элиса Купера, что внутри у меня будто что-то согрелось, и словно тренькнула тоненькая струна.

Возможно, я была оглушена эти неожиданным теплом, вниманием с твоей стороны, музыкой, легким алкоголем, что когда ты начал негромко рассказывать о себе я ничуть не удивилась. Не удивилась и тому, что у тебя, оказывается, за плечами погашенная судимость.

– Теперь это 228 статья Уголовного Кодекса, ну или около неё, – устало говорил ты, – Хранение и распространение наркотиков, а в советское время была 224.1 статья УК РСФСР. Хищение наркотических средств. Светило до пяти лет зоны, представляешь себе! Дурак был, ой, дурак… Но я не сидел, девочка, ты не думай слишком уж плохо обо мне. Следствие шло больше двух лет, прокурор просил четыре года строгого режима, судья понимающая попалась. Дала три, да и то условно. На первый раз, вроде как. Мне всего-то 21 год в тут пору исполнился, полгода как из армии вернулся. А тут гласность, перестройка, свобода слова… Мы теряли невинность в боях за любовь, и той свободы хлебнуть пришлось, да столько, что затошнило потом от неё…

Пиво пьется легко, будто вода, и столь же легко течет твой рассказ.

Оказывается, в трёх разных городах три женщины воспитывают твоих детей, и ни одна из них больше не приходится тебе женой.

А ещё в середине девяностых ты, устав от серости и бесперспективности, почти оглушенный дешёвым героином, партии которого свободно текли сквозь твой город, внезапно плюнул на всё, и завербовался по контракту в Чечню…

– Но только с этой дрянью покончено, уже 15 лет почти как, – заглядываешь мне в глаза, словно пытаясь понять, слушаю ли я тебя, верю ли.

Но только мысли мои свободно блуждают, не акцентируясь ни на одной из тем. Твоя манера говорить не похожа ни на что, слышимое мной ранее.

Твоя речь изобилует штампами, но эти штампы неожиданно уютны и приятны уху. Утешает всегда самое простое, не правда ли? Так простейшая мелодия способна успокоить разгорячённый ум в те моменты, когда все шедевры мировой классики остаются бессильны перед человеческим отчаянием.

Минувшие года три дались мне нелегко. Типичное порождение поколения инфантильных людей, остающихся подростками и в двадцать, и в двадцать пять, отчаянно не желающее взрослеть – вот кем я себя ощущала. Тем сложнее было жить в статусе жены и мамы. С тобой в этот час, в эти плавные мгновения, я не чувствовала необходимости быть ответственной за что-то, куда-то бежать, что-то делать. Просто ты говорил, а я слушала, затем ты слушал, а я говорила. Так просто. Так удивительно. Почти забытое переживание. Осознание что тебя понимают.

Апрельские сумерки наполняют комнату сиреневой мглой. Вымокшие под дождем волосы потихоньку сохнут, завиваясь в колечки. Очертания кровати, стола, громоздкого шкафа словно скругляются в полутьме, размываются, переставая отбрасывать тень, кажутся ненастоящими. Твои светлые парусиновые штаны измяты, темные волосы торчат надо лбом, белки глаз поблескивают, движения спокойные и плавные.

Мне внезапно хочется нарисовать твой профиль среди предметов, лишенных тени.

В форточку тянет запахом мокрого газона, городского дождя. Легкий поток воздуха, не ветер, а лишь намёк на него, слегка колышет белую занавеску.

Мне давно пора домой. В детский сад за дочкой я катастрофически не успеваю. Посылаю короткое сообщение мужу «Забери Катьку, у меня дела», получаю в ответ лаконичное «Ок.»

Мне, ребенку, появившемуся на свет в разгар перестройки и Советский Союз, и чеченский конфликт виделись только страницами истории. Но моя ли вина в том, что наши даты рождения лежали друг от друга в плоскости разных десятилетий?

Интересно. Вот слово, которое, пожалуй, отражает мое настроение в тот день. Впервые за долгое время мне стало интересным еще что-то, помимо собственного житья-бытья. Я едва выбралась из вакуума декретного отпуска и отчаянно жаждала общения с людьми.

Интересно… На исходе четвертого литра пива мне стало вдруг безумно интересно, что будет, если ты меня поцелуешь. Я и удивилась, и смутилась этой мысли. И когда наши губы встретились, я поразилась, как просто все вышло. Вроде только что сидели и разговаривали, а тут уже ты целуешь меня, наши языки танцуют в первобытном ритуале, твои пальцы порхают по моей спине, и вот уже мы лежим, а вот перекатываемся друг на друге, и твое дыхание пахнет хмелем.

Уже вечереет, и стены комнаты мягко кружатся под действием алкоголя и какой-то странной, необъяснимой радости.

Но вот ты стягиваешь с меня брюки, и меня мутной водой окатывает реальность.

– Не надо, ты что, давай не будем, – бормочу, отворачиваясь от целующих губ и настойчивых пальцев.

Ты знаешь, мне кажется, мало что сравнится по степени беззащитности с двумя нетрезвыми малознакомыми людьми, сбросившими одежду и решившими заняться сексом, но внезапно передумавшими.