Елена Есина - Восемнадцать ступенек. роман

Выхожу, значит, из стеклянных дверей на улицу, смотрю – а на низенькой лавочке Димка сидит, школьный мой друг и сосед по парте. Ноги длинные вытянул, в руках тетрадка, в трубочку свернутая. А вокруг листья, листья ясеня желтые, свежие. Решимость прогулять начерталку окрепла. Я очень была рада увидеть его. Подошла, поздоровалась.

– О, какими судьбами, – говорю. – Ты ж вроде в аграрный поступал.

– Поступал, да не поступил, – смеется. – Физика, математика на пять, диктант на двойку написал.

У меня от уха до уха расползается улыбка.

– А теперь ты чего решил?

– Да на подготовительное отделение на машиностроительный факультет пойду. Год потеряю, ну да хоть сто процентов поступлю. А ты чего тут, Ин? Мы думали, ты в классическом университете на филфаке или на журналистике.

– Дим… Долгая история. – Я погрустнела. – В общем, мама сказала, что журналист – это не профессия. А после филфака только в школе за бесплатно пахать. И что я, конечно, могу поступать, куда вздумаю, но мне материально помогать не будет. В общем, вот. Буду инженером-экономистом, видимо. Если переживу начерталку.

– Странная у тебя мама. Впрочем, я рад. Хоть кто-то тут знакомый. В общаге живешь?

– Нет… – ковыряю носком ботинка мокрый асфальт. – Комнату снимаю у тетушки возле автовокзала. А ты?

– Тоже комнату, вдвоем с парнишкой, у бабульки. Тут рядышком. Ты домой? Пошли, провожу до трамвая хотя бы.

– Я, наверное, пешком.

– Так пошли пешком! Хоть поговорим, поделишься впечатлениями….

Димка начинает вставать с лавочки. Высокий, худючий, весь нескладный, словно сотканный из противоречий. Темные, близко посаженные глаза, черные густые брови, высокий лоб, пухлые губы, длинный прямой нос, нервные тонкие и сильные пальцы. Я вспомнила, как ловко эти пальцы управлялись с остро заточенными карандашами и гелевыми ручками, рисуя мифических существ в моих школьных тетрадях. Эти существа состояли сплошь из клыков, когтей, мускулов и крыльев. И все как один чем-то неуловимо походили на своего творца. На душе у меня потеплело. Я была безмерно рад, что школа осталась позади, но всё же было приятно встретить старого друга.

Димка был уникумом в своем роде. В физике он казался настоящим гением, в математике был безмерно хорош, однако над его экспрессивными сочинениями покатывался со смеху весь класс. Я уж не припомню содержания сих опусов, но точки в середине предложений, а порой даже восклицательные знаки он лепил недрогнувшей рекой.

Его манера письма не поспевала за быстротой мысли, и оттого буквы лепились, растягивались, прыгали по строчкам, гнулись под причудливыми углами, создавая нечитаемые узоры. Нас посадили за одну парту в середине десятого класса, что поначалу оскорбило до глубины души. А потом мы неожиданно подружились. На почве любви к фэнтези и к музыке, либо потому, что оба чувствовали себя несколько не в своей тарелке, уже, наверное не имеет никакого значения. Но мы обменивались книгами и музыкальными записями, не в меру острили в адрес учителей и одноклассников, до икоты ржали над собственными шутками и по мере сил помогали друг другу с учебой, готовили сообща многочисленные стенгазеты и тематические вечера. А под парами полулегальной водки на выпускном, Димка приподнял меня в процессе танцев, и крепко поцеловал, слегка оцарапав верхними передними зубами мою нижнюю губу. Впрочем, я знала, что он второй год сохнет по моей подружке, считала его совершеннейшим дитем во всем, кроме точных наук, и почти не обиделась. Досадный инцидент посчитали случайностью, а там он и забылся в угаре вступительных экзаменов, потонул в монотонном шуме пригородных электричек, расплавился в удушающей августовской жаре.

В те дни я летела по жизни как сухой листок. На отношения с парнями где-то внутри меня вызрело строгое табу. Я с головой окунулась в придуманный мир, и мне было в нем уютно. Иногда становилось тоскливо, хотелось хоть на мгновение оказаться «как все» – с кем—то встречаться, ходить на дискотеки в Дом Культуры, пить пиво на лавочках, сидеть на коленях у мальчишек, хвастаться новыми джинсами перед подружками. Однако я продолжала читать запоями, мечтать непонятно о чем, и прилежно распарывала старую кожанку, чтобы отнести ее соседу Славке, матерому металлисту, дабы тот поставил на нее железные заклепки, да побольше. С ровесниками в отношениях был нейтралитет, к выпускному классу я с удивлением поняла, что меня уважают за оригинальность взглядов и за образ мышления, однако дружбы не искал никто. Я довольствовалась тем, что есть, заводя легкие приятельские отношения и не страдая от одиночества совершенно. Редко—редко, в самые странные минуты мне хотелось, чтоб кто-то был рядом со мной, оберегал и защищал, и я представляла, как чьи—то губы легонько касаются моих, как кто—то назначает мне свидания, дарит цветы и все такое. Но тут же поднимали голову воспоминания о бесславной истории, случившейся в канун моего пятнадцатилетия, и приходило понимание – я не такая как все, мне никто не нужен, ибо «первый опыт борьбы против потных рук приходит всегда слишком рано», и я переставала мечтать, легко, словно щелкая выключателем.

В общем, с момента случайной встречи возле института с Димкой мы стали гулять почти каждый день. Уходили далеко по извилистым улочкам, засыпанным листьями. Осень в большом приволжском городе восхитительна. Тепло. Тянет дымом костров из скверов и со стороны частного сектора. Ковер из листвы шуршит, поздние астры и георгины похожи на яркие кляксы в пышных клумбах. На улицах людно и празднично. Студенты, мамочки с колясками, малыши в забавных курточках, гуляющие пенсионерки в чопорных беретах. А если спуститься к набережной Волги, пройти ее вдоль и встать у пустого причала, почувствуешь, как прохладен замшелый бетон, услышишь, как плещет волна, будто дышит некое огромное и доброе животное. И вот уже солнце садится, летают чайки под розовым и золотым закатным маревом, и теряются в тусклой дымке острова почти у самого края горизонта – Казачий и Зеленый. И неотвратимо сквозит осенью со всех сторон. А еще можно забраться на гору – оттуда город невыносимо прекрасен, желтый, золотой, рдяно—коричневый, и светлой полоской – снова Волга вдали, и мост простирается через нее, будто чей—то стальной хребет. И зябко, и запах полыни проникает в самую душу. Отступают неведомые страхи и тревоги, и даже последний страх – опоздать на троллейбус кажется призрачным и ненастоящим.

Мне хорошо и весело.

– Инка, бросай курить, – хмурится Димка, глядя как я ловко выщёлкиваю ментоловую «Вирджинию» из тонкой белой пачки с зеленой полоской.

Хмыкаю, поворачиваюсь к ветру спиной, и, сложив ладони шалашиком, пытаюсь добыть огонь из дешевенькой зажигалки.